Когда я попросил у Зо'ора разрешения сохранить за собой кабинет в Североамериканском Посольстве, он истолковал это по-своему.
— От кого будешь прятаться? — поддел меня мой ребёнок.
— Прятаться? Нет, он мне нужен для других целей. Хочу, чтобы у меня было такое место, где можно остаться наедине с самим собой. Просто подумать и понять, кто я, чего хочу и к чему стремлюсь. Когда кто-то находится рядом — всегда легче найти себе оправдание.
— Согласен, самое трудное — не солгать себе. Причём, очень легко не заметить это и уверовать в собственную ложь... — в голосе Североамериканского Сподвижника звучала печать.
— Однако иногда это бывает даже полезно — например, когда тебе удаётся убедить себя в том, что ты действительно рад визиту Президента Дорса, — улыбнулся я.
— Умеешь ты, как говорят люди, переворачивать всё с ног на голову... — покачал головой Зо'ор, пряча под маской упрёка даже некоторое восхищение.
Парадоксально, но факт: я давно заметил, что в этом кабинете, оформленном в соответствии с моим личным вкусом, люди чувствуют себя на редкость комфортно, раскрепощаются. Он — словно осколок иного мира. Оказавшись здесь человек как бы утрачивает связь с привычной ему земной реальностью, освобождается от неё. В присутствии инопланетного существа, довольно привлекательного, но бесполого, они не испытывают необходимости казаться лучше или хуже и невольно становятся самими собой. Можно позволить себе даже некоторое кокетство — это облегчит общение, настроив собеседника на доверительный лад.
О чём это я? Ах, да, о Джонатане Дорсе. Странный человек — никогда не бывает доволен собой и окружающими. Даже получив желаемое, будет искать подвох и терзаться подозрениями, что его обманули. Любое дело он планирует, исходя не из реальных условий, а с учётом наихудшего варианта событий, из-за чего порой теряет время, затрачивая лишние усилия на решение несуществующих проблем. Он жаждал стать правителем своей расы, чтобы изменить жизнь людей к лучшему, а вместо этого пока занимается вскрытием и обличением существующих проблем и пороков человеческого общества. Ему проще было возглавлять Сопротивление — оппозиционеру по определению положено критиковать существующий режим. Придя к власти, он оказался в курьёзной ситуации, когда некого критиковать и поневоле приходится работать.
— Меня окружают идиоты! — однажды заявил мне он.
— Так не окружайте себя идиотами — в чём проблема? — удивился я.
— А если других нет?
— Значит, придётся признать, что вы — первый среди идиотов, поскольку предводителем своры бродячих собак не может быть благородный хищник.
— Куда подевалась ваша легендарная дипломатичность? — усмехнулся Дорс.
— Переговоры давно проведены — в моём нынешнем положении Главы Синода я могу позволить себе роскошь называть вещи своими именами.
Он тогда что-то проворчал себе под нос о склонности «некоторых» нарушать неписаные правила дипломатии. Я учтиво возразил, что не нарушаю их, а лишь немного корректирую по своему усмотрению. И вот сейчас он сидит напротив меня — нервный, усталый немолодой человек. А дело было так. Я находился в своём кабинете — в пограничном состоянии между неглубокой медитацией и размышлениями о жизни, когда со мной связался Зо'ор.
— Скучаешь? — издалека начал он.
— Хочешь предложить мне поучаствовать в конференции по вопросам улучшения инвестиционного климата в странах с переходной экономикой? — заподозрил я.
— Конференцию я, так и быть, возьму на себя, — загадочно улыбнулся мой ребёнок. — Но в том случае, если ты возьмёшь на себя Джонатана Дорса.
— А что ему от нас нужно? — осведомился я.
— Именно это тебе и предстоит выяснить, — с торжествующим видом заключил Североамериканский Сподвижник и умчался на вышеупомянутое мероприятие, оставив меня в обществе мистера Дорса.
— На что жалуемся? — шутливо поинтересовался я.
— На пришельцев из космоса, — не остался в долгу господин Президент.
— Нерационально. Это всё равно, что жаловаться на походу: возмущайся — не возмущайся, повлиять всё равно не сможешь.
— Всё острите... — неодобрительно покачал головой он.
— Отнюдь — лишь констатирую факты.
— И много у вас в закромах подобных фактов, Да'ан?
Есть контакт — кажется, он включился в игру. Удастся ли мне его расшевелить? Великий Тейлон, здесь случай будет потяжелее, чем несравненная Рене...
— Хотите фактов? Как вам такой: передо мной сидит не очень счастливый человек, отчаянно выискивающий повод быть недовольным жизнью, — я испытующе взглянул на собеседника, склонив голову. Проверенный приём — действует даже на Маркуса Деверо.
— Полагаете, у меня есть повод быть ею довольным?
— Повод есть всегда — было бы желание его найти. Вы ведь хотели быть Президентом? Шли к своей цели, не раздумывая о цене. Вы им стали. Но хотеть всегда легче, чем быть... И тогда вдруг запоздало задумались: а какой ценой мне это всё досталось? Джонатан, несвоевременно заданный вопрос обречён остаться без ответа. Вы ищете виноватых сейчас лишь потому, что не можете простить самого себя. А придётся. Привилегия прошлого — в том, что его уже нельзя изменить. Очарование будущего — в его аморфности. В свои мечтах вы можете лепить его каким угодно, не жертвуя ничем. Но вы живёте в настоящем, здесь и сейчас, а прошлое и будущее — отчасти иллюзорны, в силу невозможности повлиять на первое и полностью взять под свой контроль второе. Отпустите своё прошлое и свои мечты о будущем — быть может, это позволит вам распробовать вкус жизни.
— Однако... — озадаченно протянул он. — Признаюсь, не ожидал услышать от вас такое. По-вашему, рецепт обретения счастья в жизни прост — простить себя и отпустить свои иллюзии?
— Можете предложить другой? Уж точно, ни одно живое существо не будет ощущать себя счастливым, тратя время на самобичевание без последующих действий, направленных на исправление последствий собственных ошибок. А хотите один совет?
— Подать в отставку? — он наградил меня взглядом полицейского, разгадавшего коварный замысел преступника.
— Не думаю, что вы имеете на это моральное право — с учётом того, каким тернистым и извилистым был ваш путь к власти, — возразил я. — Джонатан, вы решили всецело посвятить себя служению обществу. Но оно никогда не ответит вам тем же, и рано или поздно вы почувствуете себя обманутым. Мне кажется, в таком случае просто необходимо обзавестись личной территорией, которая будет принадлежать только вам. Тихий пруд, где можно посидеть с удочкой. Грядки с ранней капустой. Что угодно — место, где изначально не будет больше никого, кроме вас. Каждому разумному существу присущи задатки творца, и если их не реализовать, возникнет ощущение пустоты бытия. Сотворите свой маленький мир, принадлежащий только вам. Быть может, рано или поздно вы встретите человека, которого захотите туда впустить, но этот мирок будет приносить вам чувство комфорта, защищённости.
— Разве это не уход от жизни? — удивился бывший лидер Сопротивления.
— Каждое разумное существо испытывает потребность в одиночестве. Вы лишили себя возможности её удовлетворить, избрав абсолютную публичность. Такая собственноручно сотворённая Вселенная даёт возможность побыть наедине с собой. Не уйти от окружающего мира, но найти в нём своё место, познав себя. Перспектива взглянуть в собственные глаза всегда вызывает подсознательный страх, но когда первый шаг уже сделан, это чувство исчезает и появляется исследовательский азарт.
— Странное вы создание... — Джонатан Дорс посмотрел на меня, как на некую диковину. — Не могу вам сейчас ничего возразить — мне нужно переварить то, что вы здесь наговорили, дабы иметь возможность аргументированно подискутировать.
— Когда появятся аргументы для дискуссии — с удовольствием вас выслушаю, — заверил его я.
Не могу сказать, что расстались мы друзьями, но он пообещал непременно со мной связаться. Однако не сделал этого ни завтра, ни послезавтра, ни неделю спустя. А недавно Авгур прислал мне фотографию, сделанную его приятелем-папарацци. На снимке был запечатлён господин Президент, сидящий в кресле-качалке на крыльце своей загородной резиденции и увлечённо вяжущий крючком ажурную салфетку. Я удовлетворённо улыбнулся.
— Что тебя так обрадовало, если не секрет? — поинтересовался Рональд.
— Такого эгоиста со стажем, как твой избранный, не может не радовать ощущение собственной правоты, — пояснил я, утыкаясь в свой блог.

Я хорошо помню, как это было… Подобные чувства испытывал любой тейлонец, которому в период кризиса удавалось завершить Ка'ат'ам должным образом. Я вынашивал своих детей тяжело — ослабленный энергетическим истощением, часами лежал без движения, почти раздавленный болью. И только надежда удерживала меня, но с каждым мгновением она таяла. А в момент родов вдруг приходило понимание того, что очередной мой ребёнок не предназначен для жизни. Я старался скрыть от малыша это горькое откровение, чтобы ему хватило сил появиться на свет. И всё повторялось: робкое прикосновение к тонкой прозрачной коже — после этого мои пальцы ещё долго хранили ощущение нежной прохлады, острая вспышка страха в сознании крошечного существа, а потом — Лоно…
Ты должен быть сильным, говорил я себе. И будешь проходить через это до тех пор, пока твои попытки не увенчаются успехом. Сколько раз я приходил в Лоно, достоверно не знает никто, включая меня самого. Я брал на руки своих детей, разговаривал с ними. Мне так хотелось верить, что однажды они смогут ответить на мою ласку… Сегодня я почувствовал: один из моих детей выйдет из стасиса. Уловив импульс, исходящий от Носителя, я замер, прислушиваясь к своим ощущениям: не показалось ли? Но нет, это действительно было так…
Войдя в Лоно, я сразу почувствовал, что нахожусь там не один.
— Зо'ор?
Мой ребёнок вздрогнул и устремил на меня взгляд, полный радости и боли.
— Это произойдёт сегодня, да? — я молча кивнул, подходя поближе. — А почему ты так долго ждал?
— Видишь ли, у меня есть ты и Та'ир. А у того же Т'тана, Мит'гаи и других не было никого. Я был бы плохим правителем, если б думал в первую очередь о себе.
Зо'ор стоял перед крошечным младенцем, который даже в стасисе выглядел каким-то одиноким, потерянным. Единственное дитя своего родителя, он не был связан с другими, подобными ему.
— Кто это? — спросил Зо'ор.
— У него нет имени. Его родитель был военным — он погиб задолго до твоего рождения.
— И когда этот малыш выйдет из стасиса, у него никого не будет?
— Почему же? У него будет Сообщество… — я внимательно посмотрел на моего ребёнка, уже догадываясь, какая мысль посетила его.
— Скажи, а я смог бы его принять — выстроить все связи, чтобы стать для него родителем? Своих детей у меня никогда не будет, а этот такой маленький, беззащитный… Как бы ни любило его Сообщество, никакой наставник, даже самый чуткий, не сможет заменить родителя…
— Если ты любишь его, я думаю, у тебя должно получиться, — ответил я.
Зо'ор смотрел на безымянного малыша с такой надеждой и нежностью, что душа моя болезненно сжалась. «Простите меня...» — мысленно прошептал я четырём своим детям и воззвал к Носителю. Быть может, моя просьба удивила его, хотя вряд ли — за то время, что я здесь нахожусь, он успел узнать меня слишком хорошо. И где-то в глубине своего сознания я услышал утвердительный ответ. Пальцы Зо'ора бережно коснулись защитной оболочки, в которую был заключён младенец, и она вдруг начала светиться. Североамериканский Сподвижник испуганно отпрянул.
— Да'ан, что с ним?
— Готовься, дитя моё. Сейчас ты станешь родителем, — спокойно произнёс я, стараясь не напугать его.
— Ты?.. Но... как? — он посмотрел на меня с изумлением и благодарностью. — А... как же они?
— Мои дети смогут ещё подождать. К тому же, у них есть я, и они постоянно ощущают мою поддержку.
— Я не могу принять от тебя такой дар... — возразил Зо'ор, с сожалением глядя на крохотное светящееся тельце. В этот момент приступ боли заставил его согнуться пополам. По телу пробежала судорога, ладони и живот начали ярко светиться. Он опустился на пол, пытаясь преодолеть страх. — Да'ан, что со мной?
Он схватил меня за руку, как в детстве, когда сталкивался с чем-то новым, неожиданным, и оттого вызывающим тревогу.
— Всё в порядке, — я погладил его по щеке. — Это имитация родов — не испытав боль, ты не сможешь принять этого ребёнка. Не бойся, я здесь и буду с тобой до конца.
Я устроил его поудобнее, бережно вынул младенца из защитного кокона и положил будущему родителю на живот.
— Больно... — прошептал Зо'ор.
— Расслабься. Попытайся почувствовать его, и как только получишь ответный импульс, начинай выстраивать связь.
Я лёг рядом, соединив наши руки, хоть в этом и не было особой необходимости — мы с Зо'ором всегда превосходно чувствовали друг друга. Его боль отдавалась во мне — такая знакомая... В какой-то момент он усомнился, сможет ли справиться, но тотчас же решительно отмёл все сомнения. Его сознание было удивительно ясным в предвкушении сакральной миссии. Зо'ор внутренне собрался, готовясь к самому важному моменту в своей жизни, и его мужество не могло не вызвать восхищение. Сообщество поддерживало его, и я знал, что он сможет осуществить задуманное. В какой-то миг ему удалось установить контакт с младенцем, в ожившем теле которого уже заструились потоки энергии. Между ними протянулась первая ниточка будущей ментально-энергетической связи, и она поддерживалась с двух сторон. Это означало, что ребёнок принял того, кто захотел заменить ему родителя. Зо'ор распахнул глаза, с надеждой глядя на меня.
— Мы... смогли, да?
— Смогли, — улыбнулся я.
Зо'ор выглядел усталым, но его руки крепко держали малыша, который доверчиво прижимался к нему, даря ответное душевное тепло.
— Это... самое лучшее, что было в моей жизни, — восторженно произнёс он. — Спасибо тебе, Да'ан. Как я могу тебя отблагодарить?
— Будь хорошим родителем — только не думай, что это так просто.
— Я им буду, обещаю, — кивнул он, склоняясь над ребёнком, и моя интуиция подсказывала мне, что так и будет. Он станет таким же сумасшедшим родителем, каким в своё время был я сам, только ему хватит мудрости удержаться от моих ошибок. Я смотрел на этих двоих, соединённых любовью в её высшем проявлении, таких счастливых, что всё Сообщество разделяло с ними их торжество, и не в силах был отвести взгляд от этой трогательной картины.
— Я уже придумал ему имя, — нарушил молчание Зо'ор.
— Какое?
— Ты не против, если я назову его в честь тебя? Это самое маленькое, что я могу для тебя сделать в знак благодарности.
Я задумался. Мне довелось носить древнее и довольно редкое имя — родители не отваживались так называть своих детей, считая его претенциозным. Моя жизнь складывалась непросто, но я ни о чём не жалею. Уверен, не пожалеет и он — тот, кому предстоит жить в новом мире, где нет ни кризиса, ни войн. Он поймёт, как тяжело нам это всё досталось, и будет беречь хрупкое равновесие Сообщества.
— Если ты так решил, то я не против...
— Возьмёшь? — Зо'ор протянул мне своего — теперь уже именно своего ребёнка, который больше не был безымянным комочком энергетической плоти.
Добро пожаловать в этот мир, малыш. Волею судьбы вместе с жизнью ты обрёл семью и родителя, который будет любить тебя так, как никто другой. Я знаю, сколько нерастраченного душевного тепла накопил в себе Зо'ор за годы вынужденного одиночества и страданий, вызванных невозможностью выполнить высшее предназначение каждого члена Сообщества. Он будет окружать тебя заботой, оберегать и наставлять. Береги и ты его... Впереди вас ждёт совместный долгий путь — не сомневаюсь, вы оба пройдёте его достойно. И помни: только любовь имеет во Вселенной подлинную ценность. Только она... Всё остальное — лишь возможность её познать и сохранить...

Сидим с Рене в «Плоской планете». Мне-то давно ясно, зачем она меня сюда позвала, но супруга Лиама хранит молчание, как сопротивленец на допросе. «Не буду ей помогать из принципа, — решил я. — Пускай учится озвучивать свои мысли. В конце концов, я — не деловой партнёр, из тех, которые напрямую от неё зависят и потому берут на себя все наиболее скользкие моменты, обеспечивая своей собеседнице душевный комфорт».
Авгур подкрался незаметно. Судя по виду, не просто так, а с некими тайными намерениями. Одет, как всегда, безобразно — в какую-то красно-зелёную полосатую майку. Поставил перед Рене чашку кофе, а мне молча протянул минидиск.
— Что это? — данный предмет меня насторожил, и я не сразу решился его взять. Впрочем, настораживающим было лишь один момент, зато ключевой — его владелец.
— Как бы тебе объяснить... — замялся Маркус Деверо.
— Предлагаю сделать это на английском языке — как тебе известно, я им неплохо владею, — улыбнулся я.
— Веселишься, да? — обиделся легендарный хакер, нарочито громко вздыхая. — А вот мне не до шуток...
— Что на диске? — бесстрастно спросил я, копируя тон Рональда.
— Старая компьютерная игра-«бродилка» — двухмерная, — после продолжительной паузы признался Авгур.
— Какое отношение она имеет ко мне?
— У неё двенадцать уровней. Я дошёл до одиннадцатого и застрял — дверь не открывается. Значит, где-то должен быть спрятан ключ. Уже вдоль и поперёк всё излазил — не нахожу. Подумал, ты же у нас высший разум — авось, заинтересуешься задачкой для первого класса.
— Ты всерьёз полагаешь, что это может меня заинтересовать? — снисходительно взглянул я на хакера-бармена, а рука уже сама собой тянулась к диску.
— Бери, бери, — многозначительно улыбнулся он. — Нельзя упускать такую возможность доказать людям своё превосходство.
— У меня нет желания что-то кому-то доказывать — это как если бы Рене принялась доказывать мне, что она лучше бегает.
— На каблуках — не лучше, так же неуклюже, — заверил меня владелец «Плоской планеты», за что миссис Кинкейд одарила его испепеляющим взглядом.
— Что мне делать? — спросила она, когда Авгур гордо удалился — его кричащая футболка мелькала за стойкой бара.
— Как это — что? Ответ проще простого: вынашивать ребёнка и рожать, — произнёс я, утратив терпение и осознав, что Рене так и не приблизится к сути дела, если её к этому не подтолкнуть.
— Проще простого, говоришь? — насмешливо взглянула на меня усталая женщина с грустными глазами.
— Послушай, разве не этого ты хотела, когда начинала лечение? Иметь ребёнка — естественное желание для разумной особи, наделённой детородной функцией.
— Это ты обо мне так? — нахмурилась Рене.
— Почему же? И о себе тоже, — спокойно возразил я.
— Да'ан, ты ведь не знаешь всех обстоятельств, — как-то беспомощно заморгала миссис Кинкейд. — У меня будет двойня.
— Прекрасно, — кивнул я. — Лиам обрадуется.
— Думаешь? — усомнилась блондинка в алом кожаном пиджаке. Надеюсь, хотя бы беременность заставить её прилично одеться...
— Конечно. Понимаешь, сейчас он чувствует себя самым младшим по сравнению с теми, кто его окружает, и комплексует по этому поводу. Отцовство повысит его самооценку, придаст ему значимости в собственных глазах и, наконец, научит быть более серьёзным и ответственным.
— Эх, Да'ан... Тебе бы фантастику писать или любовные романы...
— С меня и блога хватит. Если я начну ещё и книги писать — Рональд от меня сбежит.
— Не сбежит — он станет твоим преданным читателем, — рассмеялась Рене. — Рональд без тебя — как мой Лиам без приключений.
— Вернёмся к твоему вопросу, - напомнил я. - Что ещё тебя беспокоит?
— Ты не мог бы... Нет, наверное, не сможешь... — огорчённо вздохнула миссис Кинкейд.
— Давай, ты не будешь за меня делать выводы о мере моих возможностей, — погрозил я ей пальцем. — Так о чём ты хочешь меня попросить?
— Скажи Лиаму, что я беременна, — почти шёпотом вымолвила Рене. — Я... боюсь...
Такое признание стоило того, чтобы удовлетворить просьбу этой гордячки! Я позаимствовал у неё глобал (мой, как всегда, был забыт то ли на Носителе, то ли в Посольстве) и набрал Лиама.
— Жду тебя в «Плоской планете» через пятнадцать минут, — сказал я и отключился.
— Краткость — сестра таланта? — поддела меня Рене.
— Если я ввяжусь в разговор с твоим мужем, по времени это займёт больше, чем путь от его нынешнего места работы до «Плоской планеты».
Действительно, через пять минут Лиам уже стоял передо мной — как всегда, растрёпанный и перепуганный. Даже дорогой пиджак на нём выглядел как потёртая кожаная куртка — он точно так же носил его нараспашку.
— Да'ан, какого чёрта? — возмущённо заорал он. Я изящным жестом указал ему на стул рядом со мной.
— Сядь и не кипятись. Всё проще простого: скоро ты станешь отцом.
— Я? — он растерянно хлопал глазами, переводя взгляд то на меня, то на жену. — Рене, дорогая, я не имею к этому никакого отношения! Что он несёт? Да'ан, ты с ума сошёл! Мне казалось, с криссом давно покончено... Я тебя всего разок поцеловал, да и то, сто лет назад!
— Не сто, а всего четыре года, — поправил его я. Миссис Кинкейд с тихим стоном начала сползать со своего стула, захлёбываясь от смеха.
— Не вижу ничего смешного, — насупился Лиам.
— Успокойся, — улыбнулся я, вдоволь налюбовавшись забавной картиной. — Отцом тебя сделает твоя дорогая супруга.
— Рене? — глаза Кинкейда расширились ещё больше. — Ты... ждёшь ребёнка? Господи, у нас получилось! Авгур, шампанского — всем!
— Ты же при исполнении... — робко попытался его образумить я, однако безуспешно. Лиам сгрёб свою жену в охапку и принялся кружить её, как это делают маленькие дети. Рене выглядела удивлённой, но счастливой.
— Знаешь, а что-то в этом есть — ждать ребёнка, — задумчиво сказала она полчаса спустя, когда страсти немного улеглись. — Конечно, ты был в своём репертуаре, но спасибо. Действительно, всё оказалось, как ты говоришь, проще простого.
— Всё всегда оказывается просто, если не усложнять, — наставительно изрёк я.

Глава Синода уединился в своём кабинете в Североамериканском Посольстве и третий час бился над треклятой игрой. Дёрнула же меня Ша'бра связаться с Авгуром! И отмолчаться теперь не удастся — будет издеваться: «Тейлонский интеллект спасовал перед порождением человеческой мысли...», а такого поворота событий я допустить не мог. Где же спрятан ключ? Я обшарил все закоулки, но мои усилия не увенчались успехом. Я предпринял тридцать четвёртую попытку прохождения уровня, когда нагрянул Зо'ор в сопровождении моего юного тёзки. Ребёнок уже подрос — он выглядел смышлёным и непоседливым, хотя старался держаться солидно, «по-взрослому». Как я и предполагал, Зо'ор стал фанатичным родителем — первое время, пока это было возможно, он не спускал своё чадо с рук, да и сейчас малыш ходил за ним хвостиком. Со стороны они смотрелись очень гармонично и вызывали у людей умиление.
— Побудешь с ним пару часиков? — попросил Североамериканский Сподвижник. — Я ненадолго — дам интервью одному телеканалу и сразу же вернусь.
Я с готовностью согласился — люблю общаться с детьми, и усадил ребёнка к себе на колени. На меня внимательно посмотрели огромные голубые глаза — словно их обладатель сгорал от нетерпения засыпать вопросами. Собственно, так оно и было...
— Да'ан, это правда, что у тебя рабочая шакарава есть? — деловито осведомился он.
— Откуда такие сведения? — удивился я.
— Меня родитель ею пугал, когда я пытался разобрать его кресло, — признался ребёнок.
Ну, и кто он после этого — его родитель? Разве это педагогично — пугать ребёнка чужой шакаравой?
— Шакарава у меня есть, — осторожно ответил я. — И она рабочая. Но ты не бойся — против тебя я её использовать не буду.
— А против кого — против журналистов? — уточнил Да'ан-младший.
— Неужели, их твой родитель тоже ею пугал? — ужаснулся я.
— Нет, он просто сказал: «Будь у меня шакарава, как у Да'ана, эти писаки сплясали бы!» А что именно сплясали?
— Думаю, тебе не стоит задаваться этим вопросом — всё равно у твоего родителя нет никакой шакаравы.
— Жаль, — вздохнуло любознательное дитя. — А чем ты занимался, когда мы к тебе пришли?
— Одним не очень важным делом, — уклончиво ответил я. Не ронять же свой авторитет Главы Синода признанием, что я играл в дурацкую земную компьютерную игру!
— А мне показалось, оно было важным и интересным... Это секрет, да?
— Да, — подтвердил я в надежде, что такой ответ удовлетворит юное создание, но не тут-то было.
— Ну покажи, — взмолился он. — Я никому не скажу — клянусь Умратмой!
— Ладно, только смотри — только никому ни слова, как договорились, — не могу ни в чём отказать детям — такой уж у меня характер...
Минут пять Да'ан-младший молча наблюдал за моими действиями и вдруг дёрнул меня за руку.
— А почему ты камень не поднял?
— Какой камень? — не понял я.
— Смотри, вот же он — ты переступил через него.
— Разве это не порог? — удивился я.
— Какой же это порог, если камень? — снисходительно посмотрел на меня ребёнок.
Ша'брина двухмерная графика! Стоит ли говорить, что «порог», и правда, оказался камнем, под которым обнаружились ключи? Таким образом, честь великой тейлонской расы была спасена. Парадоксы жизни: я три часа бился над этой игрой, предпринимая хитроумные ходы в надежде обнаружить ключ, а ребёнку достаточно было взглянуть на задачу свежим взглядом, незамутнённым жизненным опытом. Наверное, именно поэтому простые истины кажутся нам очевидными в юности, а в зрелости их постижение даётся нам ценой неимоверных усилий.
— Ты — чудо! — радостно сообщил я своему юному помощнику.
— Я такой, — согласился он. — А шакараву покажешь?
— Хорошо, только сначала с одним человеком свяжусь...
— Сдаёшься? — издевательски усмехнулся Авгур, в глубине души празднуя победу. Недолго тебе осталось торжествовать...
— Что тебе сказать... — неуверенно начал я. — Всё оказалось проще простого! Я показал игру ребёнку Зо'ора — а ему от роду неделя, и он с первой попытки уже на пятой минуте обнаружил под камнем ключи.
— Под каким ещё камнем? — хакер выглядел одновременно удивлённым и разочарованным.
— Там есть такая комната — со свечами, и у входа лежит камень.
— Я думал, это порог... Ладно, твоя взяла. С меня причитается, — с сожалением выдавил из себя Маркус Деверо.
— Конечно, — кивнул я. — Выполнишь любую мою просьбу — причём, в удобное для меня время.
Я обнял ребёнка, глазёнки которого азартно блестели, глядя на этот мир без страха — с жаждой познания и новых открытий. Всё действительно проще простого. Только мы, взрослые, нередко имеем привычку всё усложнять — даже в игре, не говоря о собственной жизни... Почему-то мы всегда ждём подвоха — от судьбы, от тех, кто нас окружает, хотя порой ответ на волнующий нас вопрос лежит на поверхности. Потому так счастливы те, кому в зрелом возрасте удаётся сохранить в себе отголосок детства...

Я люблю жизнь… Но для того, чтобы осознать это, мне потребовалось оказаться на грани смерти. В отличие от человека, смерть для тейлонца — лишь переход на другой уровень бытия. Мы стараемся контролировать его от первого до последнего мгновения, и нет ничего мучительнее той ситуации, когда ты не находишь в себе сил покинуть этот уровень добровольно и ждешь внезапной смерти, как спасительного подарка судьбы…
Дважды за последние несколько дней мне невольно напомнили о моей слабости и силе, моём поражении и победе. Сначала Лиам в сердцах бросил: «Я думал, с криссом покончено!», когда я сообщил ему, что он станет отцом, и мои слова были истолкованы неверно. А потом… Я знал, что Рональд решил провести эту ночь на Носителе, и с нетерпением ждал того момента, когда он переступит порог моих покоев, предвкушая интересную беседу, пронизанную взаимной нежностью. Услышав его шаги за спиной, я обернулся и вдруг замер. Нервная дрожь охватила меня. Возникло странное ощущение, будто время повернулось вспять… Мой любимый с улыбкой протянул мне нечто блестящее — совсем как в прежние времена. Флакон с криссом? Нет, этого не может быть, подсказывал мне мой разум. Твоё позорное рабство осталось в прошлом, Да'ан. Приглядись внимательнее, и ты поймёшь, что тебе нечего бояться. Однако я не мог заставить себя перевести взгляд на пугающий предмет.
В моей жизни было немало страниц, которые не вызывают желания их перечитать. Помню, один пленный сопротивленец как-то сказал: «Даже не верится, что такое красивое существо может быть вместилищем стольких пороков!» А ведь он не знал обо мне и десятой доли… Одной из таких страниц была моя постыдная зависимость. Крисс… Сейчас мысль о том, что вещество может обрести власть над представителем высокоразвитой расы, выглядит нелепо. А ведь это было… Я жил от одного приёма крисса до другого, с каждым разом увеличивая дозу и приближая свой переход на другой уровень — казалось, он был неминуем. При этом я прекрасно осознавал, что со мной происходит, но не находил в себе сил противостоять губительной тяге…
Во Вселенной не существует абсолютного зла. Одно и то же вещество может быть и лекарством, и ядом — всё зависит от его количества. Побочное действие крисса я открыл для себя случайно. И, вероятно, не придал бы значения этому открытию, если бы не одно обстоятельство. Жизнь моя тогда была пуста. Погиб тот, кого я считал своим другом. Мой ребёнок отрёкся от меня, считая позором тейлонской расы. А человек, в сердце которого я сумел пробудить любовь, желал моей смерти. Я чувствовал себя одиноким даже в Сообществе. Мои собратья по расе предпочли отстраниться от нашего с Зо'ором конфликта. Лиам Кинкейд копил обиды, периодически выплёскивая их, и мне было больно слышать из уст моего ученика огульные обвинения в свой адрес. Я устал — от борьбы за спасение своей расы, бесконечных синодских интриг, поиска компромиссов с собственной совестью, которые давались всё тяжелее… И, наверное, от самого себя…
Пустота навалилась на меня со всех сторон, и ответом на немую просьбу о помощи были лишь равнодушные взгляды. Всё это никоим образом не оправдывает меня, но позволяет ответить на вопрос, в свое время заданный Лиамом: «Да'ан, как ты мог?» Впервые за много дней мне удалось заполнить эту пустоту. Благодаря криссу жизнь вновь обрела яркие краски, а в душе воцарился покой. Я наслаждался этим ощущением, не веря, что такое возможно. Но волшебный эффект продлился недолго, и на смену умиротворению пришло смятение и разочарование. С тех пор я жаждал вернуть сладостное состояние любой ценой. Так начиналось моё рабство…
Сегодня, когда всё уже позади, я могу сказать одно: берегите друг друга, не позволяйте пустоте стать вашим спутником. Иначе однажды, спасаясь от неё, вы незаметно для себя можете ступить на губительный путь. Пустота легко заполняется иллюзиями. Пребывание в плену у них поначалу может дарить обманчивое блаженство. Но ни одно разумное существо не способно испытывать подлинное счастье, утратив свободу. Крисс парализовал мою волю, лишил меня гордости, желания жить. По сути, он заменил собою жизнь… Без него я превращался в жалкое подобие самого себя — слабодушное существо с помутившимся рассудком, неспособное испытывать даже те скудные эмоции, которые тейлонцам чудом удалось сохранить в ходе эволюции. Вскоре на смену моральным страданиям пришли физические. Боль одолевала меня, и я не мог переносить её, напрочь утратив стойкость и чувство собственного достоинства. Я жаждал крисса, и только его… Даже Рональду, моему беззаветно преданному палачу, было тягостно видеть меня таким — почти раздавленным, а что может быть постыднее жалости того, кто считает себя твоим врагом?
Моя слабость не осталась безнаказанной — впоследствии, когда я чувствовал себя истощённым и небольшая доза крисса могла бы облегчить мучения, мне приходилось терпеть боль. По моей же милости лекарство стало для меня ядом и таило в себе смерть... После того, как жизнь моя изменилась к лучшему, я намеренно избегал неосторожных воспоминаний об этом периоде. Однако недавно вдруг со всей остротой ощутил, что такое поведение — лишь попытка бежать от самого себя, и испытал потребность с кем-нибудь поговорить. Этим кем-то стала Рене… По большому счёту, для меня не имела значения личность собеседника — лишь бы я мог ему доверять. Мне просто было важно озвучить свои мысли, тем самым отпуская застарелую боль…
— Наверное, меня можно считать достойным презрения, — спокойно завершил я свой монолог, испытывая огромное облегчение оттого, что мне дали возможность выговориться.
— Ты беспощаден к себе, Да'ан, — покачала головой Рене. — Тебе удалось преодолеть зависимость, что заслуживает уважения.
— Зависимость невозможно преодолеть, — возразил я. — Можно лишь изменить свою позицию по отношению к предмету этой зависимости. Раньше я не находил в себе сил противостоять влечению, а сейчас они у меня есть. Но то, что случилось, навсегда изменило мою жизнь, и сам я уже никогда не буду прежним. Это ни хорошо, ни плохо — просто факт. Теперь я знаю, каким слабым могу быть, если полагаться только на самого себя, никому не доверяя. Согласись, это ценный урок. Пытался стать независимым, а оказался ничтожным рабом вещества, порождающего иллюзии…
— Да'ан, мне трудно даже представить, что ты пережил… — с сочувствием посмотрела на меня супруга Лиама.
— Рене, в данный момент это уже не имеет значения, — мягко остановил я её.
— Нет, имеет. Ты ведь был одинок — в то время как тебя окружали твои собраться, люди… Это неправильно! Так не должно быть… Прости меня, слышишь?
— За что? — удивился я, скрывая свою радость. Она всё-таки сумела не просто выслушать меня, а понять главное. Так действительно не должно быть — чтобы особь, наделённая разумом, погибала в одиночестве, не будучи изолированной от общества.
— Помнишь тот эксперимент с человеческими эмоциями? Ты тогда рассказал мне о своих детях. Поделился сокровенным, а я проигнорировала это, потому что была поглощена своими делами, не замечая ничего вокруг. У меня был шанс протянуть тебе руку помощи, но я его упустила. Рядом со мной страдало существо, совершенно непохожее на меня, но точно так же нуждающееся в поддержке и понимании… Только сейчас, вынашивая своих детей, я смогла тебя понять…
— Спасибо тебе, Рене, — я слегка коснулся руки женщины, тронутый её сопереживанием и искренним раскаянием в поступке, который меня ничуть не обидел. Ведь тогда мы были совершенно чужими друг другу, и она имела полное право не придать значения моим откровениям.
— Твои дети… Что с ними? Прости, если мой вопрос причинил тебе боль…
— Всё в порядке, — успокоил я свою собеседницу. — Мне не больно, поскольку теперь у меня есть уверенность в том, что однажды они выйдут из стасиса. Один из них мог быть со мной уже сейчас, однако я решил подарить Зо'ору возможность стать родителем. Мне больно было смотреть на его мучения…
— Ты сказал, что зависимость — это на всю жизнь… — в голосе миссис Кинкейд звучала неподдельная тревога.
— У тебя нет повода для беспокойства. Отныне пустота, подтолкнувшая меня к пропасти, заполнена чувствами — не скопированными у другого существа, а моими собственными. И так будет всегда. А зависимость — лишь стимул жить как можно более полно и насыщенно, чтобы вновь не оказаться у края бездны. Мой тебе совет: береги себя и своих близких от этого ощущения пустоты. Как бы ты ни устала, старайся выкроить минутку, чтобы выслушать Лиама, даже если его проблемы покажутся тебе незначительными. Не молчи и сама, если у тебя возникнет потребность быть услышанной. Когда вокруг разумного существа образуется вакуум, он постепенно начинает просачиваться внутрь, и ты подсознательно стараешься заполнить его хоть чем-нибудь. Думаю, если бы люди не отказывали друг другу в общении, у Авгура не было бы столько клиентов, ибо у них отпала бы необходимость заполнять душевную пустоту посиделками в «Плоской планете»…
Когда мы прощались, Рене выглядела задумчивой. Мне показалось, мои слова произвели на неё впечатление. Возможно, со стороны те вещи, которые я сказал, прозвучали странно и немного пугающе. Но гораздо страшнее не просто слышать об этом, а наблюдать или — и того хуже — познать на личном опыте, что такое медленное погружение в пучину…

— Да'ан, что с тобой?
Пальцы Рональда коснулись моего плеча — такие ласковые, дарующие успокоение, и я заставил себя улыбнуться.
— Рональд, я рад тебя видеть.
— Правда? У тебя был такой вид, будто ты увидел что-то ужасное, — агент Сандовал взял мои руки в свои, словно пытаясь их согреть, и осторожно коснулся губами.
— Прости… Я просто слишком глубоко ушёл в себя.
— Смотри, что у меня есть. Это — тебе… — он вложил в мою ладонь кристалл горного хрусталя, искусно огранённый в форме сердца.
— Спасибо… — хрусталь дарил приятную прохладу, а взгляд любимого — тепло, и я ругал себя за те мысли, которые у меня возникли в тот момент, когда мой любимый вошёл. — Оно прозрачное, как наши с тобой чувства…
Рональд придвинулся ближе и заключил меня в объятья, предварительно вопрошающе взглянув, словно спрашивая позволения. Я молча кивнул, прижимаясь к нему. Присутствие самого дорогого мне существа вызывало ощущение защищённости. На какое-то время мы замерли, онемевшие от нежности. Казалось, время остановилось вместе с нами, и тишина была красноречивее всяких слов. Внезапно Рональд вздрогнул, закрыв глаза, как будто его тело пронзила острая боль.
— Да'ан… Я вот сейчас подумал… — он осёкся, и я дал ему знак продолжать. — Я — эгоист. Привязал тебя к себе и совершенно не подумал о том, что с тобой будет, когда меня не станет…
— Рональд… Мы ведь уже говорили об этом. Со мной ничего не случится, ведь ты дал мне самое главное — не просто любовь, а умение её дарить и принимать. Ты не привязал меня к себе, а пробудил во мне волю, стремление бороться за жизнь. И как бы участь ни постигла меня в дальнейшем, я всегда буду вспоминать о тебе с теплом и нежностью. Но, знаешь… Я не считаю разумным думать о том, что будет, если здесь и сейчас мы есть друг у друга…
Мы стояли настолько близко, насколько это было возможно, почти срастаясь кожей. Я мысленно благодарил Рональда за то, как чутко и уверенно он провёл меня по краю пропасти. Наверное, только так можно было научить меня любить. И… ценить жизнь. В подлокотнике моего кресла до сих пор лежит флакон с криссом — последний, тот самый, от которого я сумел отказаться. Символ моей победы и немой свидетель моего поражения. То, что было сказано мною о непреодолимой зависимости — не просто красивые слова. Я всё ещё зависим от этого вещества. Ведь в те минуты, когда мне нужно собраться с духом, я достаю флакон из тайника и держу его в руках, заставляя себя любоваться игрой света в злополучных кристаллах, борясь с мучительным желанием поддаться внезапно нахлынувшей слабости и обретая силу, подавив в себе соблазн. И так будет всегда — пока мне суждено пребывать на этом уровне. Но теперь моя зависимость носит несколько иной характер — она больше не убивает меня. Напротив, напоминает о ценности каждого мгновения бытия. Нет во Вселенной существа, которому я пожелал бы повторить мой путь. Однако будь у меня возможность пройти заново свой, вряд ли я избрал бы другой маршрут, ведь именно этот, в конечном счете, привёл меня к спасению.
Зачем я пишу об этом в своём блоге? Вовсе не потому, что испытываю потребность в публичном покаянии. У меня одна надежда и цель — быть может, моя история произведёт на людей впечатление (мне, пришельцу, проще вызвать у землян сочувствие, чем их собрату по расе) и они научатся слушать и слышать друг друга, не ища забвения, а заполняя общением душевные пустоты…

Зо'ор с самого начала комфортно чувствовал себя в роли родителя. Ещё бы, ведь он столько лет мечтал о ребёнке, и теперь старался ни на минуту не расставаться с малышом, который, подобно всем тейлонским детям, слишком быстро взрослел. «Хочу быть рядом с ним каждую минуту его детства, чтобы ничего не упустить», — сказал Зо'ор, которого жизнь научила дорожить временем. Мой юный тёзка, отличавшийся исключительной любознательностью, засыпал его своими вопросами, но новоиспечённый родитель старался терпеливо отвечать на них, даже если чувствовал себя усталым. Хотя порой эти вопросы откровенно ставили его в тупик...
— Представляешь, сегодня он спросил, откуда у людей берутся дети, — страдальчески посмотрел на меня Зо'ор.
— Надеюсь, ты удовлетворил его любопытство?
— Открыл инфопоток с подборкой интересующих его сведений. Он внимательно их изучил и сказал, что не хотел бы быть человеком, поскольку это слишком утомительно — постоянно жить в состоянии Ка'ат'ама.
— Занятный вывод, — улыбнулся я. — Ты правильно делаешь, что не уклоняешься от ответов на его вопросы, какими бы неудобными они ни казались. Дети чисты душой, и там, где взрослый может усмотреть подтекст, чаще всего кроется лишь исследовательский интерес, стремление познавать мир.
С утра Да'ан-младший был в ударе. Как выразилась Лора Флай, поставил на уши всё Североамериканское Посольство — носился по кабинетам, отрывая от работы земной персонал и умиляя его женскую часть характерным наклоном головы. С первых дней жизни ребёнок демонстрировал потрясающее умение производить хорошее впечатление на окружающих, причём без особых усилий с его стороны, и ему многое прощалось за привлекательную внешность и приятные манеры. Он быстро это понял и принялся успешно использовать выявленные преимущества, умело играя на слабостях взрослых. А вот Зо'ора поведение чада не приводило в восторг, и он попытался утихомирить непоседу.
— Угомонись, если не хочешь, чтобы тебя забрал атавус! — в сердцах воскликнул Североамериканский Сподвижник.
— Какой ещё атавус? — склонил голову к плечу Да'ан-младший.
— Дикий, лохматый и когтистый, — пояснил Зо'ор.
— Откуда ему здесь взяться? — с недоверием посмотрел на своего родителя ребёнок. — От Сообщества у нас никого не отсоединяли, а древних атавусов уже и не осталось...
Словом, угроза Зо'ора не возымела желаемого действия, и мой тёзка умчался в сад — знакомиться с земной флорой и фауной в лице приручённых мною кошек, которые всё ещё обитали в Посольстве.
— Напрасно ты пугаешь его всякой ерундой, — сказал я Зо'ору. — Это непедагогично. Доверие ребёнка легко утратить — достаточно одного неосторожного слова.
— Но ведь должен он хоть чего-то бояться! Не джаридианцами же его пугать? Вдруг к тебе Ворджак заглянет, а вероятность встречи с атавусом близка к нулю.
Днём нас с Зо'ором пригласили в Белый дом на открытие фотовыставки, посвящённой сотрудничеству двух рас. Изначально планировалось оставить ребёнка в Посольстве, но он так просил взять его с собой, что безотказный родитель сдался. Тем более, и сам Североамериканский Сподвижник опасался оставлять озорника на попечении волонтёров. «Они снабжают его ненужной информацией», — туманно пояснил Зо'ор. Теперь понятно, откуда такой интерес к размножению людей...
В целом Да'ан-младший вёл себя благопристойно. Но под конец вдруг громко поинтересовался:
— Отчего земные политики такие старые и некрасивые?
Зо'ор смутился, прошипел что-то о злом атавусе, который забирает непослушных детей, и усадил своё чадо на скамейку в холле.
— Нам с Да'аном нужно дать интервью, а ты сиди здесь и жди нашего возвращения. Только попробуй отлучиться — будешь наказан, — не скрывая недовольства, заявил он.
— Ну почему взрослые всегда неадекватно реагируют на правду?.. — с обидой произнёс ребёнок, растерянно глядя на нас.
И у меня вдруг в очередной раз возникло ощущение, будто Зо'ор что-то сделал не так, но я не посмел его одёрнуть — тем более, в присутствии людей. Остановило и то, что сам я не был идеальным родителем, допустив в своё время немалых ошибок — последствия некоторых из них дают о себе знать до сих пор... Однако большие глаза моего маленького тёзки с упрёком смотрели мне прямо в душу, вызывая чувство неловкости, даже стыда.
...Интервью было записано, оставалось лишь обсудить детали — время выхода программ, статей и прочие рабочие моменты, когда распахнулась дверь и ворвался ребёнок. На лице Зо'ора появилось строгое выражение, но Да'ан-младший вдруг судорожно вцепился в талию родителя, испуганно дрожа.
— Там... атавус, — указал он на дверь, прижимаясь к нам, словно ища защиты.
— Какой ещё атавус? — возмутился Североамериканский Сподвижник. — Не болтай ерунду!
— Говорю тебе, он там! Всё, как ты рассказывал — лохматый, когтистый...
— Тебе привиделось, — уже мягче произнёс Зо'ор, ласково поглаживая ребёнка по плечу и, очевидно, испытывая угрызения совести.
В этот момент дверь снова открылась, и на пороге появилась женщина — очень высокая, смуглая, крупного телосложения. Судя по торопливой походке и диктофону, который она держала наперевес, подобно оружию — опоздавшая журналистка. У неё были густые тёмные волосы, свисающие на лицо спутанными прядями, и угрожающего вида маникюр — длинные заострённые ногти, накрашенные чёрным лаком. Я едва сдержал улыбку — действительно, облик дамы как нельзя лучше соответствовал описанию атавуса, данному Зо'ором.
— О, Норма явилась — как всегда, опоздала! — рассмеялся один из коллег «атаванки». — Помнишь, твой редактор советовал тебе сменить имидж? Думаю, стоит прислушаться к его рекомендациям. Вон, даже ребёнок испугался — наверное, принял тебя за сказочную ведьму. Нужно будет подарить тебе расчёску...
Со всех сторон на несчастную Норму посыпались смешки и подначки — дама не знала, куда деваться от столь пристального внимания, и явно ощущала себя не в своей тарелке. К счастью, в этот момент взгляд одной из журналисток остановился на Да'ане-младшем.
— Ой, какой хорошенький! — восторженно взвизгнула она. — А ты чей?
— Мой, — гордо ответил за него Зо'ор, обнимая своё притихшее чадо. Ребёнок смущённо прикрыл ладошками лицо, украдкой поглядывая на людей сквозь пальцы любопытными глазёнками.
Последующие минут десять журналисты, которых принято считать людьми довольно циничными и бесцеремонными, старательно подбирали слова, общаясь с юным тейлонцем, который быстро преодолел робость и держался на редкость уверенно, с комичной важностью. Зо'ор даже милостиво согласился на семейный снимок. Но меня не покидало ощущение, что впереди всех нас ждёт непростое испытание.
Мы возвращались в Посольство в непривычной тишине. Я лично пилотировал шаттл, предоставляя Зо'ору возможность пообщаться с ребёнком. Однако Да'ан-младший, вопреки обыкновению, молчал.
— Что-то случилось? — поинтересовался Зо'ор, встревоженный нетипичным поведением чада.
— Отстань от меня, я обиделся, — отодвинулся от него ребёнок. — Ты обманул меня, когда пугал атавусом. Лучше бы сказал, что заставишь выучить наизусть десять глав «Легенды об Умратме и Шакараве»...
— Прости, я вовсе хотел тебя обманывать — просто пытался добиться, чтобы ты вёл себя прилично, — в голосе молодого родителя звучало отчаяние, и мне стало жаль Зо'ора. Я перевёл шаттл в режим автоматического управления и подозвал к себе ребёнка.
— Прости своего родителя, — как можно мягче обратился я к нему. — Он очень любит тебя, беспокоится о тебе. А если допускает ошибки — то из боязни упустить что-то важное в твоём воспитании. Отказывая Зо'ору в прощении, ты наказываешь не только его, но и себя, ведь любишь его так же сильно. В своё время я тоже провинился перед ним — гораздо сильнее, чем он перед тобой, и ему хватило душевного благородства, чтобы простить меня.
Мой маленький тёзка слушал меня внимательно, не перебивая, а когда я закончил, подошёл к Зо'ору и с трогательной непосредственностью погладил его по щеке, забираясь к нему на колени.
— Я больше не буду тебя огорчать, обещаю! А не будешь говорить мне неправду?
— Не буду, — пообещал Зо'ор, с благодарностью глядя на меня.
Остаток пути мы провели в тишине, но это была совершено другая тишина — не гнетущая, а умиротворяющая. Эмоции двух близких существ проникали в меня, наполняя мою душу гармонией. Сколько ещё испытаний уготовит судьба этим двоим — не знал никто. Но первое они выдержали с честью...
— Спасибо тебе, — сказал Зо'ор, когда мы остались наедине.
— Извини, что вмешался без спросу в твою размолвки с Да'аном-младшим. Просто мне не хотелось, чтобы ты испытал то, что довелось пережить мне: обиду собственного ребёнка, вплоть до отторжения. Надеюсь, произошедшее послужит для тебя ценным уроком. Из таких маленьких кирпичиков впоследствии вырастают стены, которые разделяют самых близких существ. Помни, что самое главное в любых отношениях — это доверие. Береги его...
— Я сам испугался, когда он внезапно отдалился от меня, — призналось моё дитя. — Это было так больно, страшно... Теперь мне понятно, что чувствовал ты, когда мы отдалились... Я больше никогда не буду его обманывать — даже по мелочам.
— И это правильно, — улыбнулся я, привлекая его к себе. Так мы и стояли какое-то время — родитель и его взрослое чадо, только начавшее постигать непростую науку воспитания детей. Пусть это продлилось всего несколько минут, но они принадлежали только нам. Я вспоминал о том, как держал на руках Зо'ора — крошечного младенца с кристально чистым взглядом, у которого впереди была вся жизнь. Не знаю, о чём думал он сам, но чувства, которые от него исходили, дарили тепло...
Спустя несколько дней мы сидели в моих покоях и обсуждали последнее заседание Синода.
— Мне не понравился твой доклад, — честно сказал я.
— Но почему? — Зо'ор посмотрел на меня взглядом провинившегося ребёнка.
— Твои аргументы в споре со Сподвижником Великобритании были неубедительны — проще говоря, ты нёс чушь, и только вмешательство Джа'рала, который терпеть не может твоего оппонента, спасло тебя от позора!
Внезапно моей руки осторожно коснулись тонкие детские пальчики. Мы настолько увлеклись «разбором полётов», что напрочь забыли о ребёнке.
— Да'ан, не ругай моего родителя при мне — это непедагогично, — прошептал с лукавой улыбкой маленький озорник и умчался кормить скриллов.
— Прости, Зо'ор, я погорячился. Сегодня был не твой день. Но в следующий раз ты лучше подготовишься к прениям и сумеешь убедить Синод в своей правоте, — произнёс я, испытывая облегчение при виде того, как изменилось лицо Североамериканского Сподвижника. Вместо огорчения и обиды взгляд Зо'ора теперь выражал стремление исправить свои ошибки, и я мысленно поблагодарил смышлёное дитя. Так и должно быть — чтобы взрослые и дети воспитывали друг друга. Главное — чтобы при этом сохранялась любовь. Всё остальное — поправимо и лечится временем...

Как по мне - так все это семейство обладает наследственным генетическим шилом в известном месте, и педагогика тут уже не поможет :)))
(Все-таки не могу я себе Зоора родителем представить. Пыталась, и не раз, и в тейлонском облике, и в атаванском... не прет!!)

Поход длится четвёртый день. Смеркается. Сегодняшний переход был тяжёлым — хотя мы преодолели совсем небольшой участок пути, все выдохлись и решили устроить привал. Здесь и заночуем — место надёжное, можно не опасаться, что наш лагерь накроет градом камней. Ночь тёплая, поэтому палатку разбивать не стали. Даже Рональд изъявил желание спать под открытым небом. Вообще эти четыре дня в полевых условиях изменили его. Я давно заметил, что человек быстро привыкает к комфорту, но в случае необходимости столь же быстро от него отвыкает.
Сижу на траве, подложив под спину чей-то рюкзак. Голова Рональда покоится у меня на коленях. Со всех сторон нас окружают горы, словно отрезая от внешнего мира, в котором остались какие-то проблемы, разом утратившие важность, незавершённые дела, заседания Синода (Ша'бра!)... Смотрю на небо, а оно смотрит на меня. И возникает ощущение, будто от него ничего не утаить — ни одной мысли, ни одного воспоминания. Да и не хочется — вот уже четыре земных года я живу в гармонии со своим внутренним миром, не стыдясь быть откровенным с самим собой и теми, кто меня окружает.
На Земле, как когда-то на моей родной планете, звёзды в горах кажутся ближе. Чувствую себя так, словно заново родился. Сегодня обошлось почти без приключений — если не считать того, что растяпа Эванс умудрился потерять ботинок. К счастью, у Рональда обнаружилась запасная пара — всего на размер больше требуемого, но, согласитесь, это лучше, чем ничего.
В поход нас пригласил Тим Эванс.
— Тебе хотелось в горы? — с порога закричал он, врываясь в мой рабочий кабинет. — Получи, распишись!
Естественно, Рональд попытался воззвать к моему благоразумию, но оно не откликнулось. Мне потребовалось всего два дня, чтобы заразить любимого своим энтузиазмом, и вскоре мы повергали в недоумение работников туристических магазинов, скупая всё, что приглянулось.
— Смею вас огорчить — с собой вы сможете взять лишь десятую часть этого добра, — окинул Тим скептическим взором наши приобретения.
Пришлось довериться ему, как более опытному туристу. И всё-таки Рональд умудрился втиснуть в свой рюкзак запасные ботинки (как оказалось, не напрасно), маникюрный набор и наше с ним фото в фиолетовой рамочке. Сказал, что будет любоваться им на привалах, и своё слово сдержал. Равно как сумел сохранить в порядке свои ногти, несмотря на суровые походные условия.
После прохождения ускоренной эволюции моё тело не только начало генерировать Основную Энергию, но и стало более сильным, выносливым. Мне теперь доставляет удовольствие карабкаться по узким горным тропам, преодолевать сложные перевалы и не чувствовать себя после этого так, словно вот-вот погрузишься в стасис. Наверное, поэтому чаще всего в нашем отряде из десяти отчаянных особей звучит фраза: «Да'ан, твою мать, куда ты опять лезешь без страховки?» Но меня трудно остановить — душа сама рвётся ввысь, навстречу небу, туда, где только я и ветер.
— Наверное, в прошлой жизни ты была птицей, — подтрунивает надо мной Тим.
Он упорно продолжает говорить обо мне в женском роде, и эту привычку переняли его друзья. Отчасти мне это понятно — в горах, где общение с природой очищает нас от всего наносного и пробуждает лучшие качества, им хочется о ком-то заботиться, наслаждаясь осознанием своей силы. Я кажусь им вполне подходящим объектом — внешность обманчива. При этом по сравнению с большинством земных женщин я довольно неприхотлив, обладаю способностью снимать боль, а также залечивать всевозможные ушибы и царапины, большая часть которых приходится на долю Эванса. Кроме того, ребята научили меня готовить пищу на костре. В принципе, теоретически я и раньше умел этот делать, но сейчас они поглощают мои кулинарные изыски с большим аппетитом, чем в своё время Лили Маркетт...
— Синей птицей счастья, — поддержал тогда Тима Рональд, не решаясь обнять меня в присутствии наших товарищей по походу, хотя я чувствовал, что ему очень хочется это сделать.
— А что это за птица? — поинтересовался я.
— Есть такая старая земная легенда, которая гласит, что встреча с синей птицей приносит счастье, — пояснил мой любимый.
— Но прежде, чем сделать тебя счастливым, я чуть было не разрушил твою жизнь...
— Путь к счастью никогда не бывает лёгким — синюю птицу нужно ещё догнать и суметь удержать, — задумчиво произнёс Рональд. И меня радует, что мы уже настолько оправились от былых обид, что можем говорить о прошлом, не рискуя отравить его горечью настоящее...
Наш маленький лагерь окутан тишиной. Все, кроме меня, погружены в сон. Мой обострённый слух улавливает малейшие шорохи — ночью в горах все звуки особенно отчётливы. Прислушиваюсь к самому себе. Каждое разумное существо иногда испытывает потребность побыть наедине с собой — только так можно быть честным перед другими. Издалека доносятся отголоски Сообщества — как тонкая ниточка, удерживающая меня от полного слияния с природой, растворения во Вселенной. Они нужны мне — абсолютная тишина угнетает, как всё абсолютное. Присутствие Рональда придаёт каждому моему действию особую значимость. Вглядываюсь в черты любимого, озарённые лунным светом. Осторожно — чтобы не разбудить — касаюсь пальцами его волос. Я счастлив...

Утро приносит в наш лагерь обычную суматоху. Пока парни воюют со своими спальными мешками и приводят себя в порядок, развожу костёр.
— Сегодня начинаем восхождение, — объявляет командир нашего отряда, Грег Митчелл — невысокий, но крепкий и жилистый мужчина лет тридцати. — Да'ан, как ты — потянешь?
В его голосе слышится неподдельная забота. Меня здесь все оберегают, и это так трогательно. Грег говорит, что я стал их талисманом: за всё время похода — ни одного серьёзного происшествия.
— Потяну, — уверенно отвечаю я, подбрасывая в огонь сухие ветки. Мне нравится, как они трещат — будто разговаривают. А в темноте ещё и искрятся — выглядит так, словно в ночном воздухе распускаются огненные цветы, и огонь воспринимается как нечто магическое. Но сейчас утро, и мы с ним на равных.
— Поджилки не дрожат? — дразнит меня Эванс.
— У меня нет поджилок — только энерголинии, — уточняю я. — А ты лучше следи за своими ботинками, чтобы не сбежали — запасных нет.
Все смеются, Тим ретируется, обиженно сопя. Мы с Рональдом украдкой обмениваемся тёплыми взглядами. Слова не нужны — и так всё ясно.
— Пойдёте в одной связке, — командует Грег. — Да'ан, не вздумай пренебрегать правилами безопасности. Я понимаю, что тебе ничего не грозит, но ты подаёшь дурной пример остальным.
— Прости, я не подумал об этом — больше не буду так поступать, — уверяю я и помогаю Рональду собрать рюкзак — такое впечатление, будто он у него бездонный. Озвучиваю эту мысль.
— У меня там чёрная дыра — всё теряется, — смеётся он.
— Чёрная дыра у тебя в холодильнике, — возражаю я. — Стоит тебе набить его продуктами, как они куда-то испаряются.
— У этого феномена есть банальное объяснение — вечно голодное, по имени Лиам. Такое впечатление, что Рене его не кормит.
— Ей некогда — она деньги зарабатывает. А сейчас ещё и готовится стать мамой.
— В чём это выражается — в том, что она обносит детские магазины, как мы — туристические?
— Рене говорит, что это её успокаивает, — поясняю я.
— Научи её медитировать, — ворчит Рональд, который не воспринимает супругу сына всерьёз, хоть и признаёт, что эти двое идеально подходят друг другу.
Незаметно, в шуточных перепалках и дружеских подначках, проходят сборы. Я окидываю взглядом место стоянки — нигде ни соринки. Можно отправляться в путь. Запрокидываю голову, глядя в небо, и кажется, будто облака зовут меня за собой, зная, что в конце этого пути нас ожидает что-то хорошее...
За время похода мы как-то сроднились. И если в первый день все болтали без умолку, то сейчас больше молчим, однако это чувство родства, порождённого общим делом, важнее всяких слов. Подъём даётся нелегко. Вокруг тишина — только слышно, как осыпается песок под ногами и стучат сердца моих земных спутников. Я вижу перед собой только почти отвесный золотисто-коричневый склон и иногда поднимаю голову, чтобы посмотреть на небо. Это придаёт мне сил, а ещё — ощущение близости Рональда. Я понял, что значит идти в одной связке. И когда мы вернёмся к своей обычной жизни, то, что нам довелось пережить и постигнуть здесь, в горах, навсегда останется с нами. «Зачем тебе это нужно?» — удивился Зо'ор, узнав о моём решении отправиться в этот поход. Теперь я знаю, что ответить моему ребёнку: для того, чтобы найти себя...
Последние метры даются особенно нелегко. Создаётся впечатление, будто мы продвигаемся со скоростью несколько миллиметров час, хотя, конечно, это далеко не так. Удивительная метаморфоза произошла со временем: кажется, что оно замедлилось. Наконец, мои пальцы касаются верхнего уступа. На удивление легко совершаю последний бросок — откуда только силы взялись? Ложусь на спину, глядя в прозрачное голубое небо. Время окончательно замерло, утратив надо мной власть. Ощущаю себя выпавшим из реальности. Вне времени, вне пространства, вне физических законов... В этот миг есть только я и Вселенная. И вспышкой света озаряет сознание простая древняя истина: я и есть творец своей Вселенной. И только от меня зависит, будет она озарена слепящей небесной синевой или закована в душные, пыльные объятья безликих серых стен. Я — дитя космоса, от рождения наделённое незримыми крыльями, и потому всегда буду выбирать свободу, даже если за неё придётся платить собственной жизнью...
Внезапно какое-то стремительное движение нарушает торжественную неподвижность небесной глади. Прямо надо мной, словно из ниоткуда, возникает силуэт парящей птицы. Скорее всего, она чёрная, но сейчас её крылья окрашены небесной синевой.
— Это — на счастье, — шепчу я. И Рональд, который лежит рядом со мной, точно так же очарованный этим ощущением отсутствия времени, легонько сжимает мои пальцы...

Через два дня мы с моим любимым уже сидим в «Плоской планете», принеся с собой в мир простых удовольствий, закованный в стекло и оттого дарящий посетителям иллюзорную свободу, запах горных трав и дыхание сухого тёплого ветра. Наше вторжение всколыхнуло этот тесный мирок, нарушив его обманчивую гармонию, и на стеклянных стенах вдруг проступает налёт пыли, изобличая их истинную природу.
— Ну, рассказывайте, где были, что видели? — глаза Рене возбуждённо блестят — заметно, что ей не хватает в жизни ярких впечатлений.
Я не сразу отвечаю ей. Моя душа — всё ещё там, в безмолвном царстве ветра и камней. Вне времени...
— Мы видели синюю птицу — на счастье... — после продолжительной паузы отвечаю я. Моя реплика вызывает у Авгура смех, но, встретившись с моим взглядом, он вдруг пристыженно замолкает.
— Счастливые... — завистливо вздыхает Маркус Деверо. Он возвращается за стойку бара. Всё возвращается на круги своя... Но какая-то частица меня навсегда остаётся там, в горах. И стоит мне закрыть глаза, как я вновь ощущаю на своей коже сухое дыхание ветра...

Египет встретил нас густым, обволакивающим зноем. Горячий, сухой воздух, пропитанный запахом специй. Гортанные крики торговцев, словно магические заклинания, соединяющие прошлое с будущим, и в точке их пересечения — ты. Одна из множества песчинок в пустыне — огромной, как Вселенная, и куда бы ты ни устремил свой взор, всюду будет виден горизонт в своей завораживающей наготе. У пустыни нет видимых границ — золотистыми краями она уходит в небо, сливаясь с ним, растворяясь в нём.
Рональд застыл, как статуя, оглушённый многоголосьем восточного города, ослеплённый его пестротой. При кажущейся суетности, темп жизни на Востоке более размеренный по сравнению с Западом. Люди здесь склонны к созерцательности и никогда не окажут себе в удовольствии просто поразмышлять о жизни. Они на редкость наблюдательны, и многое из того, что подмечают местные жители, сокрыто от прихотливого взора пришельца с Запада, хоть и лежит на поверхности. Ещё одна характерная черта здешнего населения — фатализм. В каждой мелочи они усматривают знак свыше и свято веруют в неминуемость того, чему якобы суждено свершиться.
Североафриканский Сподвижник выделил нам двух провожатых из числа работников Посольства. Али Хасан — в прошлом имплант, человек, получивший образование в одном из престижных университетов Европы и владеющий несколькими языками. Он одевается на западный манер, обладает великолепными манерами и смотрится эдаким светским персонажем, но при этом является хорошим знатоком местных обычаев. Мансур — истинное дитя пустыни. Невысокий, жилистый, смуглый до черноты, он смотрится эдаким восточным разбойником — персонажем сказок «Тысячи и одной ночи». Немногословен, говорит короткими отрывистыми взглядами. У него царственная осанка, хищная белозубая улыбка и проницательные чёрные глаза.
— Сущий бандит, — пробормотал при виде него Рональд.
— Значит, с таким провожатым нам ничего не грозит, — улыбнулся я.
Мансур метнул в мою сторону заинтересованный взгляд с характерным хитроватым прищуром, словно понял суть разговора, хотя не владеет английским.
С утра до вечера мы бродим по извилистым улочкам окраин Каира — подальше от заполонённого туристами центра, лишённого всякого колорита. Над густонаселёнными кварталами высятся белоснежные стрелы минаретов — тянутся к небу, словно напоминая о бренности этого мира, который на Востоке поэтично именуют «подлунным». Искусная кружевная вязь невольно притягивает взор. Язык местных жителей звучит словно древняя музыка — одновременно воинственная, гордая и нежная. Мне нравится наблюдать за местными жителями. Мужчины в длиннополых белоснежных одеяниях передвигаются так, словно каждый из них завтра станет королём. Движения женщин, с головы до пят закутанных в тёмные одеяния, полны скромной грации. Из прорезей в чадрах (кажется, так Али назвал эту вещь) на нас с любопытством смотрят живые блестящие глаза.
— Можно подумать, они никогда не видели тейлонца, — ворчит Рональд, раздосадованный повышенным вниманием к моей персоне.
— Пускай смотрят — тебе, что, жалко? — удивляюсь я.
— Боюсь, как бы не похитили, — дразнит меня он.
— Если и похитят, то скоро вернут, ещё и доплатят, чтобы забрал, — поддерживаю я затеянную им игру. — Я ведь даже готовить не умею ничего, кроме супа из тушёнки и жареного мяса.
— У тебя красивые глаза, а арабские мужчины — большие эстеты, — не унимается мой любимый.
— Сыграй на пресловутой мужской солидарности — дай им понять, что эти глаза уже смотрят с любовью на тебя...
Всё это время оба араба с интересом следят за нами. Ещё бы — наверное, с их точки зрения такая пара смотрится весьма необычно. Али Хасан выглядит усталым, но воспитание не позволяет ему выказывать недовольство. Зато Мансур словно выкован из бронзы — он бодро шагает рядом с нами, гордо выпрямив спину, и складки тюрбана подчёркивают своеобразную хищную красоту его тёмного лица.
— Вам, наверное, наскучили эти прогулки? — спрашиваю я по-арабски.
— Мой долг — сопровождать вас, — почтительно кивает он. — Не угодно ли госпоже взглянуть на пирамиды?
— Я не являюсь женщиной, — с улыбкой возражаю я.
— Знаю, — кивает он. — Но у вас есть муж — значит, к вам следует обращаться в женском роде. Во всём должен быть порядок.
Против этого утверждения трудно что-либо возразить — во всём должен быть порядок. Или хотя бы его видимость...
— Думаю, пирамиды до завтра никуда не денутся — столько веков простояли, — улыбаюсь я. — Мне хочется ещё немного побыть здесь. Эти люди гораздо интереснее пирамид — они такие естественные, непосредственные.
— Вы — первая, кому люди показались интереснее пирамид, — с удивлением и, как мне показалось, с уважением смотрит на меня мой провожатый.
Увлёкшись прогулкой, мы незаметно забредаем вглубь квартала. Его обитатели смотрят на нас насторожённо. Здесь их территория, и мы с Рональдом стараемся держаться почтительно. Я замечаю в стороне кудрявую девочку лет пяти, играющую цветными камешками. Завидев нас, она оставляет своё занятие и делает несколько шагов навстречу, но замирает, не решаясь подойти поближе. Я приветливо улыбаюсь ей, и она преодолевает робость. Рональд — ужасный сладкоежка, и в его карманах всегда можно обнаружить конфеты. С полувзгляда разгадав моё намерение, он достаёт шоколадный батончик, и я протягиваю его малышке.
— Как тебя зовут? — спрашиваю я по-арабски.
— Захра, — отвечает девочка. — А ты откуда — оттуда, да?
Она указывает пальчиком на небо. На противоположной стороне улицы я замечаю молодую женщину, которая вывешивает выстиранное бельё — очевидно, мать моей новой знакомой. Она внимательно следит за нами, но без тени враждебности — очевидно, чувствует, что мы не причиним её дочери вреда.
— Оттуда, — киваю я.
— А там красиво?
— Везде красиво… А если где-то нет красоты — значит, её не сохранили или не смогли разглядеть.
— Это правда, — соглашается Захра. — Мой брат не любит пустыню. А я люблю… Она — как заколдованное море. Это только кажется, что она мёртвая, а на самом деле живая.
Некоторое время мы стоим молча.
— Ты — красивый, — оценивающе смотрит на меня девочка. — Вот, возьми, это тебе.
Она протягивает мне синий камешек с рисунком в виде глаза.
— Это амулет, — услужливо поясняет Али Хасан. — Местные жители верят, будто он оберегает от дурного глаза.
— Спасибо, — благодарю я Захру.
На ощупь камешек прохладный, но в то же время от него исходит тепло, ведь он был подарен от чистого сердца. Впоследствии амулет юной египтянки будет висеть над колыбелью дочерей Лиама — парадоксально, но прагматичная Рене окажется суеверной матерью. Мы прощаемся с моей новой знакомой — тепло, как давние друзья. И пускай жизнь больше никогда нас не сведёт, эта встреча останется в нашей памяти. Крошечный, но яркий фрагмент, из которых, как древняя мозаика, складывается жизнь…
— Я надену на тебя чадру, — злится Рональд, которого раздражают взгляды мужчин, направленные на меня.
— Возможно, местные жители после этого и утратят интерес к моей персоне, — соглашаюсь я. — Но в таком случае меня начнут разглядывать туристы.
Мансур заливисто хохочет. Это первое яркое проявление эмоций с его стороны — обычно он безмолвен и невозмутим, будто древнее изваяние. Али Хасан сдержанно улыбается.
— Погоди, я ещё отыграюсь, — шутя, грозит мне любимый. Но к идее обрядить меня в чадру больше не возвращаемся.
— Завтра едем к пирамидам? — интересуюсь я у Мансура, когда мы возвращаемся в Посольство.
— Инша Аллах… — произносит он. Если Богу будет угодно. Эти люди ничего не утверждают наверняка. Живя в тесном взаимодействии с природой, они воспринимают непредсказуемость жизни как её естественное свойство. Не строя иллюзорных планов на будущее, они тем самым ограждают себя от разочарований.

Выезжаем на рассвете. Воздух ещё хранит в себе ночную прохладу — здесь довольно резкие суточные перепады температур. Но это ненадолго — вскоре день уже вступает в свои права. Я наслышан об этих пирамидах и весь в предвкушении ярких впечатлений.
— Можно подумать, что ты собираешься на свидание, — подтрунивает надо мной Рональд.
Может быть, и на свидание… Только я пока ещё не знаю, с чем мне уготовано встретиться. Пустыня здесь приобретает красноватый оттенок — словно солнечные лучи оставили ожоги на её складчатой коже. Она похожа на морщинистую ладонь того самого Бога, в которого верят местные жители. От неё веет дыханием вечности — им пропитан этот песок. Свидание с вечностью… Ради этого стоило проделать и более долгий путь.
Мне грустно созерцать повсюду следы пребывания туристов. Сия бесцеремонная публика помечает свой путь пластиковыми бутылками и прочими жалкими атрибутами нынешней эпохи. Великая цивилизация, колыбелью которой в своё время стала эта земля, оставила после себя пирамиды, которые переживут и этих туристов, и, наверное, даже меня.
Мансур останавливает машину. Шатёр, несколько верблюдов. Среди них особенно выделяется один — белый, с длинной грациозной шеей. Из шатра выходит человек, похожий на нашего провожатого. Приключения продолжаются...
— Госпожа изволить прокатиться? — церемонно вопрошает Мансур.
— Для начала познакомиться бы...
Я делаю шаг навстречу животным.
— Да'ан, пожалуйста, осторожнее! — умоляет Рональд. Но меня уже не остановить...
Подхожу к понравившемуся мне белому верблюду. Животное смотрит на меня спокойными, умными глазами. Медленно протягиваю руку, чтобы не испугать его резким движением. Тёплые бархатистые губы касаются моей ладони. Есть контакт! Ласково поглаживаю животное по изящной шее, и оно кладёт голову мне на плечо.
— Чудеса, да и только, — качает головой Али Хасан. Даже для путешествия в пустыню он нарядился в элегантный полотняный костюм.
— Как его зовут? — спрашиваю я.
— Джумана, — отвечает Мансур. По-арабски — «жемчужина». — Она совсем молоденькая.
— Белые верблюдицы на Востоке очень ценятся, — поясняет Али. — Это настоящее сокровище.
Рональда распирает от гордости, когда он видит, с каким трогательным почтением смотрят на меня мужчины. Под чутким руководством Мансура учусь завязывать арабский платок — куфию. Естественно, «подопытным» стал Рональд.
— Тебе идёт, — я отхожу на пару шагов, чтобы лучше оценить плоды своих трудов. — Не хватает только кривого кинжала — и будешь вылитый Али-Баба! Ну, а теперь можно и прокатиться.
Саид (он таки оказался братом Мансура) подводит ко мне белую верблюдицу.
— Нет, — возражаю я. — Мы уже подружились. Я не могу ездить верхом на том, кто стал мне другом.
Мужчина улыбается и помогает мне взобраться на другого верблюда — я намеренно не спрашиваю, как его зовут. Между нами тоже устанавливается контакт, но несколько иной, чем в первом случае. Меня распирает от любопытства, я не испытываю страха, и животное признаёт за мной право сидеть на нём верхом. Верблюд делает несколько шагов, плавно покачиваясь. Обозреваю окрестности. Странное дело — пустыня вдруг кажется ближе, понятнее, даже роднее.
— Не страшно? — спрашивает Рональд.
— Нет, — улыбаюсь я в ответ. — Ты же знаешь, я давно уже ничего не боюсь...
— Даже смерти? — серьёзно вопрошает Мансур, испытующе глядя на меня.
— Чего её бояться? Смерть — лишь уход в другую жизнь, — пожимаю плечами я, и он удовлетворённо кивает, словно не ошибся на мой счёт.
Нам пора... Я в последний раз окидываю взглядом шатёр и верблюдов. В этот миг Джумана устремляется ко мне и вновь кладёт голову мне на плечо, словно не желая отпускать. Мансур и Саид о чём-то переговариваются, затем провожатый подходит ко мне.
— Мой брат просит тебя принять в дар это животное.
— Я тронут его поступком, — почтительно склоняю голову я. — Но, к сожалению, не могу принять этот дар. Она родилась и выросла в пустыне, привыкла вдыхать этот воздух, видеть это небо. В шумном американском городе, закованном в бетон, животное зачахнет. Её место — здесь, в этих песках.
Мансур передаёт брату мои слова. Тот делает нам знак подождать, возвращается в шатёр и выходит оттуда с каким-то предметом. Он протягивает Рональду браслет тонкой работы из тёмно-золотого металла с яркими вкраплениями бирюзы. Любимый застёгивает его на моей руке.
— Наверное, это очень дорогая вещь... — с сомнением смотрит он на украшение.
— Вы обидите этого человека, если не примете его подарок, — просвещает его Али Хасан.
Мы тепло благодарим Саида. Я выражаю восторг, любуясь изяществом узора. Хозяин верблюдов выглядит довольным.
— Эти камни и вполовину недостойны таких прекрасных глаз, — прижав руку к сердцу, говорит он. Я снова произношу слова благодарности. Этикет соблюдён, можно продолжать свой путь.
Они появляются внезапно — вырастают из золотисто-красноватого тумана, окутанные вековой пылью. Замираю, наслаждаясь величественным зрелищем, не замечая ни крикливых туристов, ни следов их пребывания. Только я и Вечность... Подходим ближе. Ещё ближе... Песок шуршит под ногами, настраивая на медитативный лад. Мои пальцы касаются гладких камней, отшлифованных временем. И в этот миг я уже точно знаю, что однажды точно также смогу дотронуться до святынь моих предков, стоя на возрождённой из руин и пепла планете. Всё преходяще — когда-нибудь и эти величественные строения обратятся в песок. Но сейчас застывшими глазами Сфинкса на меня смотрит сама Вечность, и я нахожу в себе силы не отвести взгляд...
— Береги её, — на прощание говорит Рональду Мансур. — Она — настоящая, а это встречается ещё реже, чем белые верблюдицы.
— Я знаю, — преодолев смущение, любимый привлекает меня к себе. Так мы и стоим какое-то время — объятые свои чувством, благословлённые Вечностью...

Мы возвращаемся домой — притихшие, всё ещё под впечатлением увиденного. Жизнь вновь вовлекает нас в круговорот каких-то дел. Но иногда, оставшись наедине с собой, я достаю браслет, подаренный мне гостеприимным арабом, застёгиваю его на своей руке, любуюсь небесной синевой камней, и перед глазами оживают дивные картины: извилистые улочки, стройные стрелы минаретов, причудливые песчаные волны и... взгляд Вечности — проницательный, беспощадный и вместе с тем вселяющий надежду..

«Зачем ты ведёшь свой блог, если его никто не читает?» — поинтересовался на днях Маркус Деверо.
«Затем, что веду его, в первую очередь, для себя», — ответил я.
«Разговариваешь сам с собой, что ли?» — несколько хохочущих смайликов плюс один с совершенно безумным взглядом — намёк на то, что беседы с самим собой являются верным признаком психического нездоровья.
«Зато никто не обвинит меня в том, что у меня — скучный собеседник», — подмигивающий смайлик. Больше Авгуру нечего сказать…
Это правда — я действительно начал вести это дневник для себя, ибо всерьёз полагаю, что невысказанные мысли сродни нереализованным желаниям. Они точно так же терзают нас, разъедая изнутри… А если эти записи помогут кому-то ещё, кроме меня — буду только рад. Наверное, этот мир видится мне несколько иначе, чем людям. Но, быть может, немногочисленным читателям этого блога будет интересно взглянуть на окружающую действительность моими глазами…
Вчера у меня в гостях снова был Ворджак. Явился, как всегда, на грани срыва. Бедняга… Похоже, ему совсем не с кем поговорить, если он вынужден открывать душу тому, кого ещё недавно считал своим заклятым врагом.
— Надеюсь этот твой земной супруг не против моих визитов? — осведомился он. Нарочито грубо — дабы скрыть тот факт, что рад меня видеть.
— Рональд достаточно уверен в своей привлекательности, чтобы не ревновать меня к тем, кого я знал до нашего с ним знакомства, — улыбнулся я, указывая ему на кресло напротив.
— Ша'бра ты тейлонская! — обиженно засопел джаридианец. — Думаешь, я не знаю, что вы считаете нас уродами?
— Скажем так, вы далеки от наших эталонов красоты, но всё-таки «уроды» — это громко сказано.
— И это говорит дипломат! — во взгляде моего гостя отобразился притворный ужас.
— Я откровенен с тобой, как с давним знакомым — ты ведь именно за этим ко мне пожаловал, не так ли?
Ещё раз помянув Ша'бру, Ворджак начал свою нервную исповедь. Всё, как обычно: Джарида лежит в руинах, восстановление идёт медленно, то и дело вспыхивают локальные гражданские конфликты, которые чудом удаётся подавить, прежде чем они перерастут в масштабные боевые действия. Джаридианцы очень медленно и с переменным успехом учатся контролировать свою агрессию, а потому их всё ещё одолевает лихорадка. Ему, как правителю, приходится нелегко. Как обычно бывает в таких случаях, народ возложил на него свои надежды и сложил ручки в ожидании, пока все проблемы будут решены — желательно мгновенно. Усугубляло положение то, что он всё ещё горевал по погибшей семье.
— Но ведь прогресс есть, — попытался я хоть как-то его утешить. — Показатель выживаемости новорождённых значительно вырос. И за последние четыре года ни одна местная разборка не развернулась в гражданскую войну.
— Тебе легко говорить — твоему народу уже не грозит вымирание, — Ворджак посмотрел на меня с упрёком, словно я провинился перед ним.
— Понимаю, к чему ты клонишь… Но ты ведь и сам знаешь, что мы больше никогда не станем одной расой. К тому же, неизвестно, что получилось бы в случае успешной гибридизации. Например, из нас с тобой мог бы выйти симпатичный бесполый атавус — умный, как я, но нервный, как ты. И тогда — держись, Вселенная!
— Почему сразу бесполый? — возмутился джаридианец.
— Потому, что сейчас ты ведёшь себя не очень по-мужски. Хочешь провести эксперимент? У меня как раз есть подходящая камера — досталась по наследству от наставника, — подмигнул ему я.
— Иди ты к Ша'бре со своей камерой!.. — испуганно отмахнулся Ворджак, которого не прельщала перспектива превращения в бесполого атавуса. — И всё-таки вы должны были нам помочь!
— Мы и так вам помогли — фактом невмешательства в ваши внутренние дела. А если говорить о долге… Ничего мы не должны друг другу.
— Ты всерьёз так считаешь? — вспылил Ворджак. Пришлось показать ему активированную шакараву — это несколько охладило моего гостя.
— Всерьёз. Наши народы вступили в новую эпоху развития. Можно сказать, начали писать свою историю с чистого листа. Хочешь отрезать всем нам путь к спасению, выставив давние счета? Я понимаю, ты недолюбливаешь тейлонцев — люди называют это ксенофобией. Но это твоё личное дело — не нужно переносить свои комплексы на целый народ, которым ты правишь.
— Можно подумать, ты пылаешь любовью к джаридианцам… — проворчал он.
— Нет, и ты прекрасно знаешь, почему.
— Ты о тех событиях?.. — осторожно начал Ворджак и осёкся.
— Именно о них, — подтвердил я. — О том, как получилось, что мне пришлось сменить касту.
…Это случилось давно. Я был ещё молод — моложе, чем сейчас Зо'ор, но уже считался одним из лучших военных. Никогда не забуду тот бой. Джаридианский космофлот численно превосходил наш почти втрое, но нам удалось оттеснить джаридианцев посредством правильной расстановки сил. Я командовал отрядом из двадцати штурмовиков. Мой крейсер то и дело наносил удары, выныривая из подпространства и вновь скрываясь в нём. Подобные манёвры требуют высокой концентрации внимания. Избрав для себя мишень в виде трёх вражеских кораблей, я в последний миг уловил в Сообществе предупреждение Т'тана: «Да'ан, сзади!» Но было уже поздно…
Очнулся я в каком-то тесном помещении. Попытался пошевелиться и не смог, поскольку был заключён в плотный энергетический кокон. Это означало одно — меня взяли в плен. Джаридианцам удалось это сделать по одной причине — я был тяжело ранен и находился без сознания. В противном случае успел бы перейти на другой уровень. Раны мои были перетянуты блокирующей тканью. Они сделали всё, чтобы не дать мне умереть. То, что происходило дальше, я до сих пор вспоминаю с содроганием, но иногда усилием воли вынуждаю себя мысленно возвращаться к тем событиям… Пытки продолжались трое суток — почти без перерыва. Если совместить шакараву с наружным выходом энергетического канала, ещё и повреждённым в результате ранения, боль будет невыносимой. Наверное, только болевой шок помог мне выдержать эти мучения. С тех пор в моём поведении появилось то спокойствие и хладнокровие, которое впоследствии вызывало восхищение у друзей и врагов. Обладая некоторыми знаниями по части тейлонской физиологии, мои палачи пытались вырвать у меня признание. Но добились лишь того, что я растворился в своей боли, свыкся с ней. Помимо физических пыток, меня подвергали моральным унижениям, но и это не сломило мой дух.
— Вы унижаете себя, измываясь над беспомощным существом, которое не может вам противостоять, — бросил я в лицо рослому джаридианцу, собравшись с силами, чтобы придать моему голосу твёрдость.
— Это какой-то извращенец, — удивлённо переглядывались они. — Такое впечатление, будто он получает удовольствие от боли.
Они не знали о том, что были моменты, когда я терял самообладание и готов был предать свою расу, только бы этот кошмар прекратился. Впоследствии я проклинал себя за это малодушие, пока не научился с этим жить, свыкшись с угрызениями совести, как некогда с болью. От позора меня спасло одно — я не располагал информацией, которая их интересовала.
Закончилось всё тем, что, устав со мной возиться, джаридианцы бросили меня умирать на базе, которую спешно покинули, не сумев отбить атаку тейлонцев. Участь моя была незавидна. Энергопотеря оказалась настолько сильна, что я не мог даже открыть каналы и проконтролировать переход на другой уровень. Меня ожидала долгая и мучительная смерть от распада энергоматрицы…
В отряде, захватившем меня в плен, была женщина — совсем юная. Она не принимала участия в пытках, наблюдая за происходящим со стороны, и не раз я ловил на себе украдкой брошенный взгляд, полный сострадания. И он придавал мне сил, что злило моих мучителей: по их прогнозам я давно должен был сломаться или умереть от болевого шока. Джаридианцы покидали базу в спешке. Вероятно, эта девушка вернулась под каким-то предлогом. Она поспешно развязала мне руки, положила рядом энергоружьё и выбежала прочь, не сказав ни слова. Этот поступок многого стоил. Сжалившись над врагом, юная джаридианка дала мне возможность умереть быстро и безболезненно, и я проводил её взглядом, полным благодарности. Очевидно, она почувствовала его на себе, поскольку слегка вздрогнула.
В тот миг, когда я уже мысленно прощался со всеми, кто был мне дорог, базу захватили наши войска. Меня доставили в медчасть. Мит'гаи был поражён тем, что мне удалось выжить с такими ранениями, ещё и выдержать пытки. Он отказался делать какие-либо прогнозы. Но, ко всеобщему удивлению, пролежав две недели под энергодушем в беспамятстве, я вдруг на удивление быстро пошёл на поправку и вскоре вернулся в строй. Боевые товарищи не расспрашивали меня о произошедшем — в тот момент, когда меня пытали, всё Сообщество страдало вместе со мной.
Третьи сутки шёл изнурительный бой. Попеременно перевес сил оказывался то на одной, то на другой стороне. И только я без устали был по живым мишеням, словно являлся не живым существом, а неким совершенным оружием. Наверное, первые эволюционные изменения произошли в моём организме уже тогда… Перелом наступил, когда моему отряду удалось захватить вражеский крейсер. Члены экипажа успели покончить с собой, чтобы избежать плена. Я равнодушным взглядом окинул тела, как вдруг увидел среди них ту самую девушку. И как будто что-то оборвалось внутри меня.
— Да'ан, что с тобой? — встревожился мой товарищ.
Я молча отстранил его и вышел. Меня переполняли странные чувства. В этот миг я ненавидел кимера, джаридианцев, себя самого за то, что мы вынуждены вести эту бессмысленную войну. Но, будучи преданным Сообществу, я сумел направить свою агрессию в правильное русло. То, что происходило дальше, можно охарактеризовать лишь одним словом — бойня. И устроил её я. Всему моему отряду не удалось уложить столько врагов, сколько сумел я один. Победа осталась за нами, только я не испытывал удовлетворения, чувствуя себя опустошённым. Когда мы вернулись в расположение войск, я ловил на себе насторожённые взгляды товарищей, которые держались в стороне, не решаясь приблизиться ко мне. Впервые в жизни я был так одинок — не ощущая привычной поддержки Сообщества, напуганного моим поведением.
Я не удивился, когда на следующий день меня вызвал к себе Ку'он.
— Да'ан, Синод признал тебя непригодным к военной службе. Вчерашняя вспышка агрессии в твоём сознании помогла нам выиграть бой, но едва не разрушила равновесие Сообщества.
Я знал, что это означает для меня, но, будучи законопослушным гражданином, склонил голову, принимая волю Синода.
— Мне можно идти в стасисный отсек прямо сейчас?
Только не нужно торопиться с выводами и обвинять Сообщество в жестокости. Уже тогда оно было истощено настолько, что не могло позволить себе роскошь поддерживать жизнеспособность особей, неспособных приносить пользу.
— Разве я что-то говорил о стасисном отсеке? — неожиданно тепло улыбнулся Глава Синода. — Да'ан, твой наставник, Ма'эл, просит дать тебе шанс. Он утверждает, что ты можешь стать отличным дипломатом — быть может, даже лучшим. Из уважения к нему и твоим боевым заслугам Синод принял решение предложить тебе сменить касту с испытательным сроком.
Я согласился, хотя готов был согласиться и на стасисный отсек, не ощущая в себе воли к жизни. Уже первые мои самостоятельные переговоры увенчались успехом, и я доказал, что могу быть полезным Сообществу в новом качестве. Но что-то надломилось во мне. Исчезла святая убеждённость в непогрешимости тейлонской расы, и я вынужден был тщательно скрывать эти сомнения от своих собратьев. Угрызения совести мучили меня оттого, что у меня появилась тайна. Так я обрёл себя на многолетнюю добровольную изоляцию, что является суровым наказанием для каждого, кто родился и вырос в Сообществе…
Ворджак знал эту историю и понимал: если заводить речь о счетах, мне тоже есть, что предъявить его расе. Он молчал, глядя на меня с состраданием, и этот взгляд так напомнил другой — брошенный на меня той девушкой, имени которой я не узнал.
— Да'ан… — голос джаридианца прозвучал так, словно он долго собирался с силами. — Я должен ненавидеть тебя…
— Кому должен? — с улыбкой прервал его я.
— Но не могу… Ты прав, я, как правитель, должен думать, в первую очередь, о своём народе. Во имя будущего Джариды я буду приучать себя думать о тейлонцах без ненависти. И… я восхищаюсь тобой, хоть ты причинил немало бед моему народу.
— Спасибо, Ворджак — твоё признание дорогого стоит. Быть может, это поможет тебе… Знай, что я тоже учусь не испытывать ненависти, вспоминая о тех событиях, и у меня получается. Нам следует забыть былые обиды и взаимные претензии — во имя будущего двух рас. Во Вселенной всем хватит места — она становится тесной, лишь когда мы заполняем её злобой. Мы можем показать тейлонцам и джаридианцам пример прощения. Ты прощаешь меня, Ворджак? — я устремил на джаридианца пристальный взгляд. Видно было, что в нём происходит мучительная борьба. Наконец, он нарушил молчание.
— Я прощаю тебя, Да'ан. А ты?
— А я давно уже простил — в тот самый день, когда мы с Зо'ором попали в плен.
В этот момент сработал мой глобал, и на экране отобразилось лицо самого дорогого мне существа. Мы обменялись с Рональдом буквально парой фраз — на первый взгляд, незначительных, но на душе у меня потеплело, и это почувствовал даже Ворджак.
— Ты счастлив… — задумчиво произнёс он.
— Счастлив, — согласился я. — Но посуди сам, если мне, натворившему столько бед, было даровано счастье — значит, рано или поздно его обретёшь и ты.
— Ты в это веришь, Да'ан? — он смотрел на меня с такой надеждой, будто от моих слов зависела его жизнь.
— Да, Ворджак, я в это верю…
И два бывших врага расстались почти друзьями, преподнеся друг другу ценный урок мира. Восхитительное чувство переполняло меня, ведь сегодня в моих покоях произошло знаменательное событие. Ясно, что тейлонцы и джаридианцы не станут единой расой — по крайней мере, в обозримом будущем. Но мы можем жить в мире, оставив в прошлом войну, унёсшую столько жизней, что до сих при воспоминании о ней всех, кто непосредственно участвовал в тех событиях, охватывает глубокая скорбь. Однако не будь этой войны, возможно, мы никогда не научились бы ценить мир. И не нужно искать виноватого — в таких ситуациях вообще не бывает правых. Наша общая цель — продолжать жить и развиваться, храня в своей генетической памяти горькие уроки мира, оплаченные столь высокой ценой…

«Дети — цветы жизни!» — восторженно написал в моём блоге Лиам Кинкейд, который скоро должен был стать счастливым отцом.
«Дети — зло, они создают шум, беспорядок и прочие проблемы!» — безапелляционно возразил Авгур.
«Погоди, но ты ведь и сам когда-то был ребёнком...» — попытался я примирить двух моих френдов — не хватало мне только склок в немногочисленных комментах!
«Это было давно и неправда», — не унимался Маркус Деверо.
«Правда-правда, ведь даже я был ребёнком! Правда, каюсь, несносным — через день угонял шаттлы. Взрослые позволяли мне это делать, чтобы привыкал к самостоятельности. Но наказывали, дабы привить чувство ответственности за свои поступки».
«Вот видишь, даже маленькие тейлонцы — это сплошная головная боль. В мире нет ребёнка, при виде которого мне захотелось бы обзавестись своими».
«А если ты его всё-таки встретишь, что будет?»
«Готов исполнить любое твоё желание!» — опрометчиво пообещал хакер.
«Смелое заявление, — я дополнил свою реплику целой строкой смеющихся смайликов, пользоваться которыми меня в своё время научил Лиам. — Ты же не знаешь, чего я захочу!»
«Неважно, поскольку такого ребёнка не существует в природе!» — убеждённо заявил Авгур.
А через несколько дней произошла одна занимательная история... Я не был участником всех событий, поэтому мне пришлось восстанавливать общую картину путём опроса очевидцев, и вот что у меня получилось...

— Да'ан, прости, но мне кажется, что ты иногда ведёшь себя несерьёзно... — осторожно начал Рональд.
— Да, — механически ответил я, пытаясь решить внезапно свалившуюся на меня проблему весьма деликатного свойства.
— То есть, ты со мной согласен? — недоверчиво уточнил любимый.
— Нет, — я всё ещё был погружён в свои мысли.
— Да'ан, ты меня слушаешь? — возмущённо воскликнул Рональд. — Я с тобой разговариваю или с твоим креслом?
— Извини, — я надеялся, что он поверит в искренность моего раскаяния. — Просто мне сейчас очень нужно подумать. Давай, мы позже поговорим. У меня тут возникла одна проблема...
— Значит, поделиться со мной своей проблемой ты не хочешь? — обиделся Рональд.
— Я просто не хотел нагружать тебя этой проблемой, но если ты настаиваешь... Сегодня Зо'ора на целый день пригласили на открытие экспозиции, посвящённой тейлонской культуре. Он попросил меня посидеть с его ребёнком. Я согласился, поскольку никаких важных дел не предвиделось. А десять минут назад со мной связался Президент Дорс и слёзно молил присутствовать на конфиденциальной встрече глав государств. И отказать ему нельзя, поскольку я сам заинтересован в том, чтобы побывать на этой встрече. Но не могу же я потащить туда с собой Да'ана-младшего! Лору и Тима Зо'ор забрал с собой. Т'тан наотрез отказался присмотреть за ребёнком в моё отсутствие…
— Естественно — после того, как это не в меру любознательное чадо провело инспекцию его боевого крейсера, чуть не отправив в тартарары половину тейлонского космофлота! Это и вся твоя проблема? — снисходительно улыбнулся Рональд. — Смею тебя заверить, она решается одним звонком. Лиам сегодня выходной, вот ему мы и доверим ваше сокровище. У него скоро свои детишки будут — вот пускай потренируется.
Кинкейд, которому по протекции Рональда удалось устроиться в ФБР, не смог отказать своему отцу и со вздохом согласился побыть в роли няньки. Он не светился от счастья, поскольку принимал участие в спецоперации по захвату банды наркоторговцев, длившейся двое суток, и теперь мечтал лишь об одном: как следует выспаться. Но не так часто Рональд его о чём-то просит… Словом, проблема была решена, и на тот момент такой вариант показался мне вполне приемлемым. Не учёл я лишь одно: возможность вмешательства непредвиденных обстоятельств…
— Следи, чтобы он не синтезировал всякую ерунду из подручных средств и не пытался использовать её на практике, — наставлял я Лиама. — Если будет задавать вопросы — отвечай правду, всё равно не отстанет.
— А какую ерунду мне нельзя синтезировать? — вежливо уточнил мой юный тёзка, который по земным меркам выглядел как подросток.
— Никакую нельзя, — отрезал я, и на озорной мордашке появилось выражение крайнего разочарования.
Сорванец был торжественно передан Кинкейду, и мы с Рональдом отправились к Дорсу. Я попытался связаться с Зо'ором и предупредить, что его ребёнок у Лиама, но Североамериканский Сподвижник заблокировался. Ясное дело — занят. Кому как не мне знать, что представляют собой подобные мероприятия? Я не стал предпринимать повторную попытку, рассудив, что всё равно освобожусь раньше него.
Тем временем Да'ану-младшему хватило сорока минут, чтобы совершенно вымотать Лиама. Лора говорит, что у этого ребёнка «энергия прёт из ушей». Непонятно, почему именно из ушей, но в целом данное выражение верно отражает сущность характера и наклонностей моего тёзки. Кинкейд почувствовал, что его неумолимо клонит ко сну, и связался с Рене. Она на тот момент находилась в «Плоской планете» — обедала с каким-то партнёром по бизнесу. Авгур шутил, что миссис Кинкейд увезут в роддом сразу после заключения очередной сделки. Супруги договорились, что Рене присмотрит за ребёнком, покуда Лиам часок вздремнёт. Он попытался связаться со мной — хотел на всякий случай уведомить о местонахождении ребёнка, но мой глобал был отключён. Кинкейд посчитал, что успеет выспаться, прежде чем я вырвусь из лап Президента Дорса, и со спокойной душой отправился домой.

Так Да'ан-младший оказался в знаменитой «Плоской планете»…
— Что здесь делает тейлонец? — возмутился Маркус Деверо.
— Успокойся, это всего лишь ребёнок, — осадила его Рене.
— Тем более! Тейлонец, да ещё и ребёнок — в моём заведении!
— Ты ведь миришься с присутствием здесь Да'ана, а это милое создание — его родственник. Их даже зовут одинаково…
— Чокнутый твой Да'ан! — психанул Авгур.
— Не скажи, он довольно милый и непосредственный, — вступилась за меня Рене.
— Это не мешает ему быть чокнутым — вместе со всем их семейством!
— А вы — тот самый человек, который застрял на одиннадцатом уровне двухмерной игры, не догадавшись, что ключи лежали под камнем? — с интересом посмотрел на легендарного хакера юный тейлонец — так посетители музея разглядывают некий занятный экспонат. — Скажите, а у вас ещё какие-нибудь игры есть?
Маркус Деверо, ворча, притащил из-за стойки ноутбук и поставил его перед Да'аном-младшим. Ребёнок тотчас же принялся изучать содержимое компьютера, и Авгур вздохнул с облегчением — не будет шуметь и путаться под ногами. Вероятность наличия у детей интереса к другим занятиям, помимо двух вышеперечисленных, хакер-бармен исключал Неудивительно, что маленький тейлонец стал объектом повышенного внимания со стороны посетителей бара. Женщины при виде него настолько умилялись, что даже пытались обнять, приласкать, а Рене удалось беспрепятственно побеседовать со своим партнёром. Тот постоянно отвлекался, украдкой разглядывая Да'ана-младшего — он был само очарование, что дало миссис Кинкейд возможность включить в договор пару пунктов, которые при иных обстоятельствах вызвали бы горячий протест. Словом, все были счастливы и довольны — до тех пор, пока Авгур не заинтересовался, чем же так увлечено дитя Зо'ора.
— Ах ты, стервец! — не то с неподдельным восхищением, не то с праведным гневом воскликнул он. — Вот ведь шельма тейлонская! Кто же тебя этому научил, зараза ты эдакая?
— Авгур, что ты себе позволяешь? — возмутилась Рене. — Зачем ты оскорбляешь это милое дитя? Он тихонько сидел, даже косвенно помог мне заключить сделку на очень выгодных условиях.
— Пока ты заключала свою сделку, этот… даже не знаю, как его и назвать… умудрился взломать счета твоей фирмы!
— Правда? — миссис Кинкейд с любопытством взглянула на юного тейлонского хакера, который невинно хлопал глазками. — А чем это ты так возмущён — конкурента почуял? Кстати, у меня есть повод задуматься: за что я плачу тебе такие деньги, если твою защиту в состоянии взломать даже ребёнок?
— Это не ребёнок, а чертёнок! — негодовал Маркус Деверо, отбирая у Да'ана-младшего компьютер. Тот при этом выглядел огорчённым, однако во взгляде его не было и тени раскаяния.
— А хотите, я вам расскажу, что нужно сделать, чтобы эти счета стало намного труднее взломать? — осторожно потянул Авгура за рукав ярко-красной трикотажной кофты юный тейлонец.
— Ну, расскажи, — согласился хакер, пряча за снисходительной улыбкой профессиональный интерес…

Тем временем Зо'ору удалось пораньше вырваться с важного, интересного, но очень утомительного мероприятия. Примчавшись на Носитель, он не нашёл там ни меня, ни своё беспокойное чадо. Не обнаружив нас и в Посольстве, он попытался связаться со мной или с Да'аном-младшим, однако безуспешно. Я как раз находился на тайном совещании у Дорса, которое подходило к концу, а ребёнок был увлечён общением с Авгуром. Не на шутку встревожившись, Североамериканский Сподвижник сообщил в ФБР о похищении Главы Синода и тейлонского ребёнка. Конечно, не просто сообщил, а с поминанием Ша'бры и угрозами разметать вышеозначенное ведомство на атомы. Дальше события разворачивались со стремительной скоростью…
Лиам Кинкейд был разбужен звонком своего непосредственного начальника, от которого получил приказ немедленно вернуться на работу.
— У нас ЧП: похищены два тейлонца — Глава Синода и ребёнок Североамериканского Сподвижника, — сообщил шеф.
Лиам схватился за голову. К счастью, ему удалось дозвониться до Рональда. Тот отозвал меня в сторонку и со смехом рассказал, какой переполох поднял из-за нас Зо'ор.
— Ничего смешного! — встревожился я. — Он меня распылит, и будет совершенно прав! Кстати, ты тоже прав — иногда я веду себя несерьёзно. Вот видишь, не зря ты разговаривал с моим креслом — я всё прекрасно слышал.
По пути в «Плоскую планету» я связался с Зо'ором и вымолил у него прощение: дескать, мы прогуливались по городу, не уследили за временем, были настолько увлечены прогулкой, что заблокировались — скоро будем в Посольстве. На радостях, что всё обошлось, мой ребёнок даже не выбранил меня, хотя имел для этого все основания.
Переступив порог «Плоской планеты», я увидел поразительную картину: Маркус Деверо вместе с Да'аном-младшим сидели за компьютером, уткнувшись в экран, и о чём-то азартно спорили. Они были настолько поглощены общением, что не заметили нас с Рональдом.
— Вижу, вы успели подружиться, — улыбнулся я.
— Этот детёныш — просто гений! — воскликнул Авгур. — Вот такого ребёнка даже я бы завёл — быстро растёт, может стать верным помощником, и никаких тебе пелёнок-распашонок…
Он с ужасом покосился на живот Рене — настолько заметный, что его не удалось скрыть даже под элегантным пиджаком свободного кроя.
— Детей не заводят — это ведь не какие-нибудь скриллы, — с обидой в голосе поправил его мой тёзка. — Ими обзаводятся!
— Что я слышу? — не поверил я своим ушам. — Вот ты и попал, Маркус Деверо! Помнишь, недавно в моём блоге ты обещал мне исполнить любое желание, если встретишь ребёнка, при виде которого тебе захочется обзавестись своими?
— Ну… Было такое, — признался Авгур, осознав, что отвертеться не выйдет.
— Так вот, моё желание будет простым: хочу, чтобы ты сопровождал нас с Рональдом в нашем следующем туристическом походе.
— Нет! — в один голос запротестовали Авгур и Рональд.
— Да! — мстительно переглянулись Лиам и Рене…

— Прости, что заставил тебя поволноваться, — с искренним раскаянием сказал я Зо'ору по возвращении в Посольство.
— Теперь мне стало понятно, как волновался ты, когда я в детстве нарочно блокировался, чтобы подразнить тебя, — задумчиво произнёс мой ребёнок. — Знаешь, мне кажется, дети — это самое лучшее, что может быть в жизни…
— Люди говорят, что дети — цветы жизни…
— Даже удивительно, насколько порой бывают точными в формулировках эти не слишком развитые существа… — сказал Зо'ор, который постепенно менял своё отношение к людям, признавая наличие у них высокого потенциала.
Мне доподлинно неизвестно, чем был занят в это время Да'ан-младший. Однако вечером я обнаружил в своём блоге запись следующего содержания: «Признаю, что был неправ. Готов изменить своё мнение: иногда дети могут приносить пользу. Маркус Деверо». На что им был получен ответ: «Рад, что ты пересмотрел свои взгляды. Признание принимается. Собирай рюкзак — выезжаем завтра на рассвете. Да'ан»…

Выезжаем на рассвете. Потому что... А просто так! На Земле мне нравится отправляться в путь именно в это время: уже не ночь, но ещё не день, и возникает ощущение, будто мы догоняем солнце. Авгур ворчит. Всё ему не так: и автомобиль трясётся, и дорога плохая, и кондиционер не работает...
— Погоди, скоро прибудем на место сбора, а на свежем воздухе кондиционер тебе не понадобится, — с улыбкой говорю я. Знаю, звучит издевательски, но слишком велико искушение.
Рональд насмешливо косится на ярко-оранжевый рюкзак хакера, в котором нашли приют ноутбук и какие-то пёстрые одеяния. Авгур даже не подозревает о том, что вскоре ему придётся передать своё имущество на хранение водителю — под сиденьем его дожидается другой рюкзак, брезентовый, старательно собранный Эвансом.
— Как настроение? — интересуется Тим.
— Ты же знаешь, мне теперь для счастья надо совсем немного... — мой взгляд устремлён в окно. — Дорога хороша — спасибо... Линия горизонта такая чёткая, а эта золотистая выгоревшая трава — она словно обласкана солнцем. И облака...
— Рад, что тебе нравится, — он слегка похлопывает меня по плечу, но в этом жесте нет фамильярности. Сейчас, на пути к горам, мы снова одна семья.
Авгур украдкой поглядывает в окно — пытается понять, что же привело меня в такой восторг. Судя по растерянному взгляду, не понимает. Ничего, скоро поймёшь. Отсюда все возвращаются немного другими. Сначала эти изменения незаметны, но постепенно они начинают проявляться — в каких-то бытовых мелочах, в нашем отношении к ним. Наш предводитель, Грег Митчелл, расплылся в улыбке при виде меня. В прошлый раз он назвал меня «индикатором впечатлений» — если мне понравилось, значит, поход удался.
Ловлю на себе взгляд Тима, полный нежности, и мне становится немного грустно. Он до сих пор не создал семью, и мне известна причина. Поначалу я пытался свести наше общение к минимуму, дабы не причинять ему боль. Но однажды он сам ко мне подошёл и сказал:
— Дай мне возможность хоть иногда тебя видеть — о большем я никогда не попрошу.
И сейчас он счастлив — я чувствую это, хотя к счастью Тима примешана грусть. Он настолько почтителен по отношению ко мне, что у Рональда ни разу не возникло повода для ревности. Мой любимый даже сочувствует Эвансу, а однажды назвал его «благородным и мужественным человеком». Многое в поступках людей мне непонятно. Их эмоциональная сфера гораздо богаче нашей, но тейлонцы более чувствительны к эмоциям окружающих. Я интуитивно ощущаю: чувства Тима Эванса чисты и светлы, и он дорожит своей печалью, ограждая свою душу от стороннего вторжения. Отношения разумных существ — сродни хрупкому живому организму, который растёт, развивается или... умирает. Наша с Тимом дружба — особого свойства. Он словно оберегает меня на расстоянии, а однажды сказал Рональду:
— Если вдруг вам обоим понадобится помощь — всегда можешь рассчитывать на меня.
Со стороны моё поведение может показаться жестоким. Но я рассудил, что не вправе лишать его своего общества. Ведь сам он воспринимает свои чувства не как наказание, а как благословение. Сейчас Тим сидит напротив, радуясь возможности видеть меня, слышать мой голос. И мне кажется, никто не смеет осуждать меня за то, что я даю ему такую возможность. Если бы не Рональд, я никогда не узнал бы, что такое любовь, не научился бы дорожить ею, как высшей ценностью, доступной разумному существу. Этому человеку я обязан своей эволюцией и теперь с уважением отношусь к чувствам окружающих.
Авгур извлёк из недр своего рюкзака ноутбук, подключился к Интернету и уже что-то строчит в своём (или моём) блоге. Но у меня не возникает желания заглянуть ему через плечо. В этом первозданном царстве природы Интернет не имеет никакой ценности, и я смотрю в окно — в недосягаемую прекрасную даль...

Вот мы и на месте — отсюда начнётся наш семидневный поход. Тепло прощаемся с водителем — операция «Рюкзак» прошла успешно, хотя Авгур всё ещё обиженно сопит, ни на кого не глядя. Через десять минут прибывает вторая часть группы. Все в сборе — можно отправляться в путь...
Мои ноги уверенно ступают по каменистой извилистой тропе. Оглядываюсь по сторонам, обращая внимание моих спутников то на облако интересной формы, то на хрупкий цветок, приютившийся в расщелине и так настойчиво тянущийся к солнцу, что его можно смело считать символом воли к жизни. Попутно через Сообщество делюсь впечатлениями со своими детьми. «Твой характер всегда отличался странностями», — иронизирует надо мной Зо'ор, но я отчётливо ощущаю в его эмоциональном фоне присутствие лёгкой зависти. Почему-то мне кажется, что однажды он пожелает составить мне компанию — сумел же я вытащить его к водопаду!
Тяжелее всех первый подъём даётся Маркусу Деверо, однако болезненная гордость не позволяет ему признаться в том, что он устал. Делаем привал. Я неспешно развожу костёр. В меню — суп из мясных консервов. Выглядит не очень привлекательно, но мои товарищи по походу поглощают его с удовольствием. У нас так заведено: меня не нагружают тяжестями, взамен я отвечаю за приготовление пищи и порядок в лагере во время привалов. Пока мои спутники утоляют голод, исследую окрестности. Даже отваживаюсь взобраться на каменистый уступ, откуда открывается красивый вид, и сижу, свесив ноги.
— Осторожно, не сорвись! — тревожится Грег.
— Да'ан лазает по горам, как ящерка, — смеётся Тим. — Признавайся, твои предки были пресмыкающимися?
— Мои предки были вампирами, — отвечаю я, и моя реплика сходит за шутку.
Продолжаем путь. Авгур молчит — он подавлен величественной красотой этих мест и смотрится довольно жалко в своём ярко-красном спортивном костюме. Заметно, что пока он ощущает себя в горах незваным гостем, и ему здесь довольно неуютно. Но слияние с природой возможно лишь в одном случае — когда ты откроешь ей душу, устремляясь навстречу. Я верю, что это произойдёт...
Подходящее место для ночной стоянки нашлось не сразу. Маркус Деверо обессиленно опускается на землю, расшнуровывает свои тонкие кроссовки, которыми он умудрился натереть ноги. Тим участливо протягивает ему мазь, пластыри.
— В твоём рюкзаке — толстые носки и ботинки, — сообщает он.
Лежу на спине, глядя на звёзды. Быть может, где-то там именно в этот момент зарождается жизнь... Зо'ор прав — я всегда был немного странным. Чаще размышлял не о происходящем здесь и сейчас, а о том, что, возможно, происходит в эту минуту где-то...
— О чём думаешь? — спрашивает Рональд.
— О жизни... — отвечаю я. Наши пальцы переплетаются, и ощущаю незримую поддержку любимого. Значит, я — на верном пути... И у меня есть уверенность: пока мы вместе — всё будет хорошо. Даже если случится что-то плохое, мы сможем это пережить. Осознание присутствия близкого существа придаёт сил. Я осознаю, что мой любимый пребывает на этом уровне временно и покинет его раньше меня. Но наша любовь — некая постоянная величина, которая будет продолжать источать свет, даже когда нас самих уже здесь не будет. Так освещает ледяное безмолвие космического пространства умершая звезда...
Завтра нам предстоит продолжить свой путь — по ходу солнца. И в этом есть нечто символичное, ведь каждое живое существо подсознательно стремится к свету...

— Да'ан, осторожно — смотри под ноги. По сторонам будешь смотреть, когда окажемся наверху, — делает мне замечание Грег Митчелл. Наконец, очередной подъём взят, и я с чувством удовлетворения опускаюсь на землю.
Авгур на последнем издыхании — он тяжело валится рядом со мной, однако не выказывает недовольства. Участок оказался тяжёлым даже для бывалых туристов. Я и сам чувствую себя усталым, но это приятная усталость. Она окрашена светлыми эмоциями, которые дарит осознание победы над собой.
Вечером все собираются у костра. Приятель Тима, Робин, заводит песню. Она двусмысленная — гора в ней сравнивается с прекрасной девушкой. В тексте присутствует подробное перечисление её прелестей и описание того, как они покоряются. Мужчины хохочут, включая Авгура. Даже Рональд сдержанно улыбается — наверное, это действительно забавно. Улыбаюсь и я, но по другой причине — в воздухе уже витает то особое тепло, которое устанавливается в отношениях между разумными существами, связанными общим делом.
— Ты улыбаешься — значит, мы идём правильной дорогой, — подмигивает мне Грег.
Сидим, тесно прижавшись друг к другу, заключённые в объятья гор. Величественные, причудливо изрезанные гряды таят в себе нечто непознанное, некую неразгаданную загадку и возможную опасность, что лишь добавляет им притягательности. Молчим, но это торжественное молчание дороже всяких слов. А сверху на нас смотрят звёзды — как будто оберегают от всяческих невзгод и, кажется, добродушно подмигивают...
На следующий день происходит небольшое ЧП — Маркус Деверо умудрился вывихнуть ногу. Он искренне огорчён случившимся:
— Что теперь будет? Я ведь не смогу продолжить путь...
— Не раскисай — что-нибудь придумаем, — загадочно улыбается Тим.
— Что? — злится Авгур. — Пристрелите меня, чтобы не мучился?
— Неплохая идея... — Эванс делает вид, что раздумывает. — Но у меня есть кое-что получше... Послушай, ты ведь ногу травмировал, а не голову! Пораскинь мозгами — разве это проблема, если с нами тейлонец?
— Этот, что ли? — с раздражением смотрит на меня хакер, оказавшийся по моей милости вдали от цивилизации со всеми её мимолётными соблазнами. Но уже виден прогресс — сейчас ему всё равно, какой марки вещь, которая на нём надета, лишь бы она была удобной и защищала от холода.
— Извини, других нет, — я начинаю колдовать на его конечностью и через некоторое время чувствую по эмоциональной картине пациента, что боль отступает. Целитель из меня никудышный — концентрацией энергии не вышел, но с такой простой травмой мне справиться под силу.
— А в «Плоской планете» сейчас уйма народу... — вздыхает хакер-бармен.
— Хотел бы сейчас оказаться там?
— Ты знаешь... нет, — после непродолжительной паузы уверенно отвечает он и переводит взгляд на небо. Заметно, что в этот момент в нём происходит напряжённая внутренняя работа — та самая переоценка ценностей, мучительный и светлый катарсис, вызванный прикосновением к природе, как к квинтэссенции подлинного... Кажется, это дитя большого города и своего суетного времени уже готово проникнуться непокорным духом гор, впустить в себя их несокрушимую мощь и первозданную чистоту.
— Да'ан, с тебя чай, — напоминают мне парни.
— Торопитесь жить... — с притворным упрёком качаю головой я. — Нет бы, полюбовались пейзажем — а они даже на лоне природы прежде всего о еде думают...
— Есть любоваться пейзажем! — шутя, отдаёт честь Эванс. — Но после — чай!
На душе у всех становится тепло и весело.
— Что ты туда добавляешь? — интересуется Грег, прихлёбывая из кружки дымящийся напиток. — Нигде такого вкусного не пил...
— Экстракт солнечных лучей и хорошего настроения, — улыбаюсь я.

Вот наше путешествие и достигло кульминации. Впереди — самый тяжёлый участок. Подготовка к восхождению проходит в суеверном молчании, словно неосторожное слово может разрушить хрупкую гармонию, царящую в нашем лагере. В этот миг мы — эдакое мини-Сообщество, в котором каждый чувствует своих товарищей. Проверяем прочность креплений, особенно тщательно упаковываем поклажу. Я подбадриваю Авгура улыбкой — кажется, то, что ему предстоит, люди называют «боевым крещением». Выслушиваю наставления Грега с красочными описаниями моей незавидной участи в случае неповиновения. Покорно киваю. При этом оба мы знаем, что не будут выполнены ни наставления, ни угрозы, но эта игра доставляет нам обоим удовольствие. Она — неотъемлемая часть ритуала, который создали мы сами...
И, как всегда, время теряет над нами власть... Солнце — наш верный спутник и указатель пути — сейчас находится где-то у меня за спиной. Вот мы и догнали его — даже обогнали. Мне немного грустно оттого, что наш путь подходит к концу, но я в предвкушении того момента, когда душа моя в очередной раз соприкоснётся с ветром, с небом, с Вечностью... Это не первое моё восхождение, но с каждым разом впечатления не теряют остроты — лишь приобретают новый оттенок.
Стоим на вершине, глядя вниз, объятые восхитительным ощущением подлинности, правильности происходящего. И, наверное, в эту минуту на Земле и за её пределами трудно найти кого-то счастливее нас. Рональд подхватывает меня на руки и кружит до тех пор, пока мы оба не падаем на землю. Он смеётся — нечасто мне доводится слышать ему смех, и потому я особенно дорожу такими мгновениями, когда давняя боль хоть ненадолго отпускает моего любимого. Сейчас мы — словно птицы, вырвавшиеся на свободу... Переведя дыхание, Рональд вскакивает на ноги, увлекая меня за собой. Мы замираем на самом краю обрыва, над пропастью, игнорируя строгий взгляд Грега. Завораживающее зрелище открывается нашим взглядам: поросшие редкой зеленью золотистые горы, окутанные белой дымкой облаков, глубокие синие ущелья и над всем этим великолепием простирается неправдоподобно синее небо, словно сошедшее с полотна художника-импрессиониста. Любимый придерживает меня за талию, и я ощущаю на своей коже его горячее дыхание.
— Да'ан, раскинь руки, как крылья, — командует Эванс, настраивая камеру. — Отлично! Гора «Титаник»... Внимание! Снято!
Наш трюк больше никто не отваживается повторить. Маркус Деверо лишь с опаской заглядывает вниз и тотчас отскакивает на безопасное расстояние. Последний привал... Всё тот же суп с консервами, горячий чай — в этот раз я с особым удовольствием отбываю кухонную повинность. Тяну время, и впервые за всё время похода меня никто не торопит: «Да'ан, сколько можно копаться? Ты, что, медитируешь на этот котёл?» После обеда Авгур подходит ко мне.
— Спасибо тебе, — тихо произносит он. — Впервые за всю сознательную жизнь я делал что-то, не приносящее никакой материальной выгоды, и чувствовал себя по-настоящему счастливым. Такое ощущение, будто до этого я и не жил вовсе...
— Мне знакомо это ощущение — в своё время сам его испытал. С тех пор меня безудержно тянет в горы — словно какая-то часть меня навсегда осталась здесь.
— Сомневаюсь, что когда-нибудь найду в себе силы вернуться... — с сожалением говорит он, ещё раз окидывая взглядом горы и небо.
— Возможно, но отныне это место навсегда останется с тобой, и когда жизнь вдруг начнёт утрачивать привлекательность, память сама будет возвращать тебя сюда...
И появляется убеждённость: самое худшее — позади. Сейчас между нами — то самое ощущение родства, которое связывает всех, кто хоть раз поднялся вместе в горы. Словно и не мы в своё время пытались лишить друг друга жизни... Я знаю, это ощущение — временно. Мы вернёмся в город, снова станем дискутировать, шутя переругиваться в блоге. Но, точно, ни у одного из нас больше не возникнет и мысли о том, чтобы причинить другому зло...
Возвращаемся молча. Водитель встречает нас с улыбкой. На заднем сиденье — ярко-оранжевый рюкзак, как символ красивой, но искусственной жизни, которая ждёт Маркуса Деверо. Но это будет завтра, а сегодня он всё ещё принадлежит природе — этим горам, небу, солнцу, которое в этот раз движется нам навстречу...

А на следующий день в блоге Авгура появляется небольшой, но впечатляющий фоторепортаж, дополненный единственной фразой: «Я видел жизнь»...