Утро — свежее, нежное, пахнущее рассветным дождём и мокрой травой... Ты ещё спишь, и я не хочу тревожить твой сон своим вторжением, пусть даже самым мягким. А просто смотреть на тебя, борясь с желанием коснуться рассыпавшихся по подушке волос — такая пытка... Там, за окнами, город — большой и шумный, в котором так легко потеряться и потерять. Чужой и чуждый, он влечёт меня, как всё новое, неизведанное. Он не пугает меня, поскольку я знаю: пройдут века, на смену одной цивилизации придёт другая и время сотрёт этот город с лица Земли. Он бесследно канет в прошлое, а я — останусь. И сохраню в своей душе воспоминания нём и... о тебе.
Навстречу мне бегут люди — много людей. Чересчур торопятся, чтобы успевать жить... Покидая пределы нашего тихого убежища, я был готов к любопытным взглядам, но на меня никто не обращает внимания. Они слишком заняты своими делами, чтобы позаботиться о себе. Вглядываясь в их лица, я чувствую, что каждый отдельно взятый человек в этой толпе одинок. Я пытаюсь понять их — как они живут, о чём думают... Не ради них — ради тебя. Многие из представителей твоей расы, которые знакомы со мной, считают, что я люблю человечество. Они неправы, хоть я и не разубеждаю их. Тейлонец может любить только Сообщество и... отдельно взятого человека. Я люблю тебя, и отказался от своих изначальных планов, обратив на себя обиду и гнев собственного ребёнка, лишь во имя этой своей любви. Одни считают меня сильным, другие — слабым... Моя сила и моя слабость — это ты...
Куда спешат эти люди, не замечая ни щебета птиц, не солнечной позолоты на лепестках роз, украшающих клумбы, ни лёгкой розоватой дымки, скрадывающей убожество современной земной архитектуры и придающей этому городу благородный вид? В полудню она развеется, и даже небо будет казаться вылинявшим, а солнце — присыпанным пылью... Иногда прохожие с удивлением оглядываются на меня. Но их удивляет не то, что я — инопланетянин. А то, что я никуда не спешу и сижу на скамейке, любуясь розами.
— С вами всё в порядке? — участливо интересуется дама средних лет в строгом костюме, чем-то напоминающая мисс Палмер. Действительно, на фоне всей этой суматохи я должен выглядеть больным или сумасшедшим...
— Со мной — да, — уверенно отвечаю я. — А с вами?
— Что вы имеете в виду? — хмурится она.
— Посмотрите на эти деревья — их листья ещё так нежны и шелковисты. Они распустились совсем недавно. Вы можете сказать мне, когда именно?
— Зачем это вам? — с недоверием смотрит на меня женщина.
— А каков курс доллара на межбанковском валютном рынке? — интересуюсь я, напустив на себя озабоченный вид.
Вздохнув с облегчением, она отвечает. Я сдержанно благодарю мою новую знакомую, и вскоре лишь удаляющийся стук каблучков напоминает мне об этой встрече. Она отчаянно пытается сохранить красоту походки, но выглядит так неуклюже, что даже в движениях джаридианского воина можно найти больше грации. Я смотрю ей вслед и думаю о том, можно ли в этом городе чувствовать себя счастливым? Его жители начинают и заканчивают своей день в плену уродливых каменных глыб. Здесь может задохнуться даже самое пламенное чувство... И я вдвойне восхищаюсь тобой — сумевшим сохранить в себе жажду жизни, которую не вытравила даже имплантация.
До какой степени нужно бояться жизни, чтобы добровольно заточить себя в этот каменный мешок? Неужели, он кажется уютным и надёжным его нервным, измученным вечной погоней за несуществующими или несущественными благами жителям? Но даже здесь, среди пыли и грохота, время на миг останавливается, когда взгляд внезапно падает на цветущую ветку или роскошную клумбу, кажущуюся осколком иного мира... Какой-то детский азарт вдруг проснулся во мне. Мне захотелось хотя бы ненадолго вдохнуть жизнь в этот мёртвый город...
Я медленно иду по тротуару навстречу толпе, с каждым своим движением ощущая, как пульсирует в моём теле энергия. Каждый шаг доставляет мне удовольствие. Я живу... Я приветливо улыбаюсь полному мужчине с портфелем, и он испуганно шарахается от меня. А пожилая дама на всякий случай опасливо пропускает меня вперёд. Но пухлый карапуз, едва поспевающий за молодой женщиной с потухшим взглядом, вдруг отвечает на мою улыбку.
— Что такое? — сердито смотрит она на притормозившего малыша и переводит взгляд на меня. По её губам скользит ответная улыбка.
— У вас красивый ребёнок, — говорю я.
— Моя гордость! — в глазах женщины вспыхивают счастливые искорки. — А что вы здесь делаете? Не заблудились?
— Нет, — качаю головой я. — Просто гуляю... И мне кажется, что заблудились здесь все эти люди, которые не могут себе позволить такую роскошь.
— Интересная мысль... — устремляет на меня оживившийся взгляд женщина. — Я подумаю об этом на досуге.
Этот случай воодушевляет меня, и я продолжаю свой путь. Моя душа с надеждой вздрагивает всякий раз, когда среди множества тусклых взглядов натыкается на один живой и пытливый. И радостно трепещет, если он озаряется тихим светом приветливой улыбки.
Я возвращаюсь домой, окрылённый ощущением полноты бытия и умиротворённый. Энергия бурлит во мне, словно время обратилось вспять, вернув мне беспокойную юность. По дому разносится аромат кофе. Значит, ты уже проснулся... Наши взгляды встречаются.
— Снова бродил по городу, пугая прохожих? — с добродушной иронией спрашиваешь ты.
— Действительно, пугал, — соглашаюсь я. — А вот тебе нечего бояться. Этот город безопасен для меня. Зато я представляю для него угрозу.
— Только не говори, что собрался взорвать его к этой вашей тейлонской Ша'бре, — дразнишь меня ты.
— Это исключено, — улыбаюсь я. — Зато я способен подорвать изнутри его устои. Пусть даже совсем немного. Но если сегодня мне удастся пробудить жажду жизни в одном человеке — завтра он может спасти всё человечество...
— Возьмёшь меня с собой в следующий раз? Я тоже хочу подрывать устои...
Твои глаза так задорно блестят, что я не смогу отказать тебе ни в чём, даже если ты захочешь, чтобы мы прямо сейчас перешли вместе на другой уровень. Но ты никогда не попросишь меня о таком, потому что любовь пробуждает даже в закоренелом эгоисте стремление заботиться о других. Наверное, ты не раз уже это слышал, но... Я люблю тебя. Не за что-то или вопреки чему-то. Просто люблю...

Мне кажется, счастье — это когда ты нашёл самого себя. Только так можно жить в гармонии с окружающим миром. Но долгие годы я не знал покоя, поскольку в бесконечной борьбе за выживание моей расы утратил себя — казалось бы, безвозвратно. А потом появился ты... Сейчас я почти счастлив. Не хватает лишь одной частички меня для того, чтобы моя душа обрела исцеление. Покоя она и не жаждет — таких, как я, это состояние просто убивает...
Эта история началась тысячу лет назад. Печальная и поучительная история любви — настолько сильной, что её не смогла убить даже многовековая бессмысленная вражда. Он зародился в моём теле с болью. Превозмогая эту боль, которая многократно отдавалась во мне, вбирал в себя знания, накопленные Сообществом. Своим появлением на свет он подарил всем нам надежду на спасение. Мы любили друг друга... Я брал его на руки, даря ему нежность, и чувствовал ответное тепло. Наша связь была настолько прочной, что, казалось, никакие испытания не разорвут её. Мне нравилось наблюдать за тем, как он взрослел, быть чутким наставником, направлять его. Меня восхищала смелость его суждений — немного резких, но таких неожиданных. Ему неведомы были сомнения и страх. «Он станет гордостью нашей расы», — думал я.
И только по прошествии веков, когда тепло в его взгляде сменилось холодом и презрением, я понял, какую ошибку допустил, став наставником своего ребёнка. Нет, я не подавлял его, но мягко манипулировал им. Лишил его возможности ставить свои цели, иметь свои амбиции. Мои помыслы стали его помыслами. Мои надежды — его надеждами. Я вёл Зо'ора проторенным путём и он знал, что рядом всегда есть тот, кто поддержит его, если он оступится. Моё дитя стало мои верным союзником — разве не этого я хотел? Порой, глядя на этого умного, тонкого, бесстрашного политика я испытывал смешанное чувство гордости и страха. Но тогда взгляд его всё ещё был полон любви...
А потом всё изменилось. Он стал первым, кто поддержал меня, когда я предложил лететь на Землю. Радость, вызванная осознанием неразрывного единства родителя и ребёнка переполняла меня. Но в какой-то момент я вдруг понял, что мы не вправе жертвовать другой расой, пусть даже менее развитой, ради собственного спасения. И мы с ним впервые оказались оппонентами... Не ощутив привычной поддержки, он решил, что я предал его. Душу моего ребёнка переполняла обида. Зо'ор не понимал, как я мог в решающую минуту оставить его одного, и не желал мириться с моим выбором. А я уже шёл своим путём, и он не захотел последовать за мной.
Мне не было больно, когда он пытался убить меня. Жизнь сама по себе утратила ценность — как власть, не дающая ничего, кроме собственно власти. Тогда я уже не чувствовал ни отчаяния, ни боли, словно судьба сгребла меня в охапку и потащила за собой, не оставляя возможности сопротивляться. Мне повезло больше, чем ему — рядом со мной оказался ты, и вместе мы выстояли. Сейчас между нами уже нет ненависти, но это ледяное отчуждение ранит меня ещё больше. Когда безжизненный взгляд Зо'ора равнодушно скользит по мне, я невольно вздрагиваю: «Уж лучше бы это была ненависть...»
Сегодня я намерен предпринять очередную попытку достучаться до него. И буду делать это до тех пор, пока однажды не увижу в глазах моего ребёнка... пускай даже обиду — только не эту зловещую космическую бездну. Я должен научить его радоваться жизни — как научил меня ты, даже если в этой жизни не найдётся места для меня. Спасибо тебе — за то, что с пониманием относишься к этой боли, которая гложет меня изнутри, не отпуская и в те счастливые минуты, когда мы вместе. Быть может, Зо'ор никогда больше не скажет мне, как прежде: «Я люблю тебя, Да'ан». Но я чувствую, что это так, хоть уязвлённое самолюбие не позволяет ему в этом признаться.
Я переступаю порог его личных покоев с замиранием души. Он лишь слегка приподнимает голову и устремляет куда-то сквозь меня невидящий взгляд.
— Зо'ор... — окликаю я его. — Ты можешь прогнать меня, и я уйду. Но мне хотелось бы, чтобы ты знал одну вещь. Я люблю тебя, дитя моё. И прошу прощения — не рассчитывая его получить.
Он молчит, и кажется, будто само время стало его союзником в этой странной игре. Только я больше не хочу играть. Я сдаюсь — на его милость и милость высших сил, наделивших меня разумом и волей. Постояв некоторое время возле его кресла, я разворачиваюсь и выхожу.
— Подожди, — доносится мне вслед едва слышный голос Зо'ора, в котором — о, Великий Тейлон! — звучит обида. — Ты знаешь, что я пережил в тот момент, когда ты отрёкся от меня?
— Знаю, — отвечаю я. — Ведь даже тогда мы были связаны прочнее, чем кто-либо. Только я никогда не отрекался от тебя. Просто в жизни любого тейлонца может наступить момент, когда ему придётся сделать выбор. А выбор может быть только один — в пользу Сообщества. Наша раса спасена, и я не имею права размышлять о цене. Но отныне моя жизнь никогда не будет полноценной, ведь с тобой я утратил частицу себя самого. Мне остаётся лишь одно — научиться с этим жить...
Я медленно иду прочь, и каждый мой шаг отзывается болью. И в тот момент, когда я касаюсь запирающей мембраны, на моё плечо ложится тонкая рука. Я боюсь шелохнуться, чтобы не отпугнуть его. Неужели, это всё-таки произошло? Моё дитя довольно резко разворачивает меня лицом к себе, и я ощущаю, какая борьба происходит в его душе.
— Да'ан... — Зо'ор много раз произносил моё имя, но никогда ещё оно не было окрашено такой гаммой противоречивых чувств. Я устремляю на него вопросительный взгляд, в котором он может прочесть все мои мысли и желания — у меня больше нет от него тайн. — Мне трудно будет любить тебя, как прежде, но... Ты нужен мне...
Вселенная, он это сказал — в тот момент, когда я отчаялся услышать эти слова! Моя рука ласково касается его плеча, и он не отстраняется. Такое ощущение, что даже звёзды умерили своё сияние, ослеплённые силой тех чувств, которые переполняют меня. Я знаю, ты чувствуешь это. Но ревность не снедает тебя, хотя твои эмоции окрашены грустью. Спасибо тебе — за то, что способен разделить со мной не только боль, но и счастье, что гораздо труднее. Если это не любовь — то что тогда следует называть любовью?..

У каждого из нас есть свой маленький секрет — то, что свято бережёшь от любопытных взглядов, бесцеремонного стороннего вторжения и даже собственного дурного расположения духа. То, что даже в пасмурное утро озаряет нашу жизнь рассветным сиянием надежды и в некотором роде служит оправданием нашего существования...
До сих пор моя жизнь складывалась так, что я просто обязан был быть сильным. Даже тогда, когда слабость одолевала меня. Сегодня я могу позволить себе быть слабым, и моя слабость не вызывает у меня чувства стыда. Напротив, я наслаждаюсь ею, черпая в ней силы для того, чтобы продолжать свой путь — всё такой же тернистый, но озарённый сиянием звёзд. Имя ей — нежность...
Я смотрю на людей и вижу, что людям от природы свойственно испытывать это чувство, но со временем они привыкают подавлять его в себе. Прогуливаясь по парку, я обращаю внимание на то, как светятся глаза матерей, прижимающих к себе младенцев. Однако проходит всего три-четыре года — и они уже осаждают грубыми окриками свои малышей только за то, что те слишком активны. А ведь ругать ребёнка за то, что он познаёт мир — по сути, отбивать у него желание это делать. И весёлые, энергичные, пытливые земные дети вырастают запуганными и озлобленными существами, которые боятся даже думать и чувствовать... Я сам был не лучшим родителем, и до сих пор храню в себе горечь от позднего осознания своих ошибок. Но пока мы живы — у нас есть возможность хотя бы попытаться исправить содеянное. Только ведь гораздо проще подавить в себе благородный порыв — дескать, всё равно, у меня ничего не выйдет. И тихо доживать свой век, стараясь не думать о том, что будет дальше, за порогом этой жизни.
Когда настанет час покинуть мир, в котором мне суждено было обрести моё негаданное, но выстраданное счастье, я возьму собой совсем немного — зато самое главное...
Отражение звёздного света в моих глазах — ведь остаток жизни я, вероятно, проведу в космосе. После нашей с тобой встречи ни одна планета уже не станет моим приютом — сила земного тяготения не властна над теми, кто обрёл крылья, откликнувшись на вечный зов Любви. И только звёзды смогут скрасить... нет, не одиночество, но уединение. Частица тебя будет жить во мне — в виде воспоминаний и порождённого ими трепетного тепла. И, оставаясь наедине со звёздами — моими безмолвными спутниками, где-то внутри себя я буду слышать твой тихий голос, утешающий и вселяющий надежду.
Образ моей далёкой родины — того якоря, который не позволит мне затеряться в космическом пространстве. Я верю, что тейлонская раса сможет вернуть жизнь на нашу планету. Ведь это так важно — знать, что где-то во Вселенной у тебя есть дом, пускай даже ты никогда его не увидишь. Возможно, однажды, устав от бесконечных странствий, я отправлюсь в своё последнее путешествие, чтобы ступить на родную землю и шагнуть в другой уровень — без сожаления и страха.
Отблеск земных рассветов — таких ярких и вместе с тем прозрачных, прохладно-шелковистых, как моя кожа. Я люблю приходить к тебе на рассвете, когда новый день ещё дремлет в уютной колыбели из росы и мягкой розоватой дымки. И тихая радость озаряет мою душу от осознания того, что жизнь — вечна, и даже когда время сотрёт с лица Вселенной и нас, и наших потомков, на смену им придут новые расы, и кто-то, быть может, похожий на меня, будет точно так же встречать рассвет, восхищаясь мудрости устройства мироздания.
Душистую свежесть этой цветущей ветки, которой осторожно касаются мои пальцы. Она выглядит такой хрупкой, словно соткана из рассветного тумана. Её листья дарят прохладу, но под шершавой корой пульсирует тепло. В ней, как и во мне, пополам слабости и силы, обманчивого холода и нечаянной страсти... Люди, остановитесь, оглянитесь вокруг! Вас окружает красота, вечность которой состоит из череды мгновений, которым больше не суждено будет повториться. И завтра этот город увидит совершенно другой рассвет, а следующей весной на этой ветке распустятся совсем другие цветы и листья...
Тихий шелест дождя, целебным бальзамом струящегося в душу. Я люблю замереть в твоих объятьях, когда за окном идёт дождь. В такие минуты острее ощущается наша целомудренная близость. Твои объятьях даруют мне успокоение и защиту. Они — мой заветный причал, моя тихая гавань неприкаянного странника. В твоих руках я впервые позволил себе стать на мгновение слабым и понял, что моя сила — не в разуме, хитрости или красноречии, а лишь способности дарить любовь и принимать её. Я вдруг осознал со всей остротой, что, в сущности, ещё довольно молод, и вновь ощутил в своей душе манящий зов Вселенной, желание познавать мир и способность радоваться своим открытиям.
И её — мою нежность... Я люблю те сокровенные минуты, когда мы остаёмся втроём — ты, я и эта нежность, ставшая порождением наших взаимных чувств. Она — в робком прикосновении моих пальцев к твоей гладкой смуглой коже. В украдкой брошенном взгляде, потаённый смысл которого понятен лишь двоим. В едва заметной улыбке — неуловимой, как тень, что не сразу и поймёшь, была она или нет, и лишь ощущение зыбкого тепла подскажет правильный ответ. В словах, которые не сорвались с губ лишь потому, что в них уже нет нужды — они начертаны в наших душах и глазах. Я не смогу дать тебе почти ничего из того, что дарят друг другу люди. Только эту нежность, и мне кажется, что любое искренне любящее существо во Вселенной, независимо от пола и расы, будет солидарно со мной в этом стремлении дать своему любимому, как в последний миг жизни, пусть самую малость, но — главное. Мы никогда не бываем так честны с собой, как в любви и смерти. Но если смерть — лишь порог, за которым начинается новая жизнь, то любовь — вечна... И пускай тело твоё приковано к земной тверди, эта нежность станет твоими крыльями. Дай мне руку, не бойся. Видишь эту звёздную бездну? Пока мы слышим в ней голоса друг друга, она обещает полёт — не погибель...

как же здорово.... романтика....

Человеческое жилище, надо сказать, выглядит довольно странно. Интересно, зачем хозяйке этой квартиры понадобились три дивана и полтора десятка кресел? А окна совсем маленькие — нужно подойти совсем близко, чтобы полюбоваться открывающимся видом. Вокруг столько различных предметов и приспособлений, что против воли ощущаешь себя лишним в этом царстве вещей... Это устройство кубической формы, кажется, имеет практическое значение — служит для приготовления еды. А вон то — для её хранения. Только зачем оно обвешано маленькими штучками вроде детских игрушек?
Здесь вообще что-то непонятное — металлический штырь, а сверху надето некое подобие купола из блестящей ткани. Наверное, лучше не пытаться постигнуть логику, которой представители земной расы руководствуются в быту... Занавески просто ужасны — зловещего бордового цвета. На вид они такие тяжёлые — наверное, больше меня весят. Я осторожно коснулся складок одной из них, и в воздухе заплясали пылинки. Приспособление для сбора пыли? Нет, кажется, оно выглядит несколько иначе. Но бумага, которой оклеены стены, мне нравится — нежного лилового оттенка с золотистым орнаментом. Неужели, моё влияние? Если так, то по крайней мере одного человека мне удалось научить чему-то хорошему.
— Да'ан, хорош медитировать на стены, лучше подай мне вон ту бутылку! — Рене Палмер... вернее, теперь уже Кинкейд, указала на стеклянную ёмкость с золотистой жидкостью.
— Рене, зачем люди пьют? — я выполнил её просьбу, предвкушая возможность побольше узнать о людях. Именно ради этого я согласился принять участие в мероприятии, которое супруга Лиама определила как «дружеские посиделки на кухне».
— Зачем? Ну, не знаю... — во интонациях миссис Кикейд можно было прочесть: «Давай, ты спросишь об этом в другой раз?», но любопытство одолевало меня, и я устремил на свою собеседницу выжидающий взгляд. — К примеру, в Библии сказано: «И пей в радости сердца вино твоё...»
— Значит, люди пьют от радости? — уточнил я. — Почему тогда Лиам, когда в течение дня разбил шаттл, порвал штаны и получил выговор от Зо'ора, сказал: «Пойду, с горя напьюсь»?
— Правда? А когда это было? — нахмурилась Рене.
— Давно, — поспешно ответил я, чувствуя, что сболтнул лишнее.
— Тогда ладно, — смилостивилась она.
— А вообще люди пьют, чтобы облегчить процесс общения, — глубокомысленно изрекла молчавшая до сих пор Лора Флай.
— Погоди, ты же сама вчера говорила, что с моим Рональдом невозможно общаться, когда он выпьет... — заявление моей бывшей Защитницы повергло меня в растерянность.
— С твоим Рональдом и трезвым невозможно общаться, — хихикнула Рене. — Уж не знаю, как ты это делаешь, но лично я бы не выдержала. А вообще у мужиков своя логика. Вернее, нет у них никакой логики, хотя они обвиняют в её отсутствии женщин.
— В чём это выражается? — заинтересовался я.
— Ну, за нас, красивых! — Рене и Лора стукнулись бокалами и сделали по глотку. — Хорошо-то как... Смотри, каждый день мы ругаемся с Лиамом из-за того, что он разбрасывает свои вещи. Ему это не нравится, но он всё равно продолжает их разбрасывать, зная, как меня это бесит — где здесь логика?
— А Тим Эванс постоянно твердит, что все бабы — дуры. Однако это не помешало ему обратиться ко мне за советом, когда он выбирал подарок подарок своей маме, — поддержала её Лора.
— Ага, а Лиам без моей консультации даже несчастную зубочистку не купит, — усмехнулась Рене, наполняя бокал.
— Ну, за тех, кому незаслуженно повезло любоваться нашей красотой, — провозгласила второй тост мисс Флай.
— Представляете, этот паразит имеет привычку есть за компьютером и оставлять на столе немытые тарелки! — продолжала сетовать на свою горькую долю миссис Кинкейд. — Попыталась выразить претензию, а он уставился на меня глазами младенца: «Ты же всё равно будешь относить на кухню мою чашку, которую я забыл здесь утром, заодно и тарелку прихватишь...»
— Это что! — махнула рукой Лора. — Муж одной моей знакомой считает, что посуду можно вообще не мыть. А зачем? Всё равно она снова испачкается при следующем приёме пищи — так стоит ли воду лишний раз расходовать?
— Тоже мне, экономисты нашлись! — хмыкнула Рене. — Мой утверждает, будто носки проще выбросить, чем выстирать: если учесть затраты на воду, порошок и электричество, то купить новые будет выгоднее...
В этот момент они вдруг вспомнили обо мне.
— А ты чего молчишь? — подмигнула мне Лора. — Неужели, всё так плохо, что нечего даже сказать?
— У меня-то как раз всё хорошо. Только не даёт покоя один вопрос... — состояние женщин передалось мне, и моя речь звучала медленнее, чем обычно. — Почему вы создаёте семьи с мужчинами, коль уж вас не устраивает их логика? Разве это логично?
— А ты почему с Рональдом создал семью, если такой грамотный? — в голосе миссис Кинкейд звучала обида.
— Меня всё устраивает, — с улыбкой пояснил я.
— Врёшь, — безапелляционно заявила Лора.
— Так не бывает, — поддакнула ей Рене. — Ты же не можешь верить сказкам Сандовала о задержке на работе, когда он связывается с тобой и произносит это заплетающимся языком, загораживая собой стол, уставленный бутылками и стаканами?
— Не вижу повода ему не верить — думаешь, он не мог напиться на работе? — удивился я. —У каждого свои методы восстановления душевного равновесия, хоть мне этого и не понять...
— Всё у тебя не как у людей, — снова обиделась гостеприимная хозяйка.
— Было бы нелогично полагать, что у меня всё будет как у людей, — с упрёком возразил я.
— Хочешь сказать, что у женщин нет логики? — насупилась Лора Флай.
— Я этого не говорил...
— Но намекнул! — дрожащей от волнения рукой Рене вновь наполнила свой бокал.
От скорой расправы в виде мытья посуды или другого бессмысленного с точки зрения тейлонца занятия меня спас звонок глобала.
— Твой, — она с сочувствием протянула мне коммуникатор.
— А ты сейчас где? — с подозрением осведомился мой любимый.
— На кухне у Рене, — честно признался я.
— Вот, так всегда... Мою кухню ты, значит, обходишь десятой дорогой... — надул губы Рональд.
И это он говорит после того, как собственноручно отобрал у меня кулинарную книгу, выдворил из кухни и велел заняться садоводством, раз уж меня так тянет приобщиться к земному быту? Где здесь логика?!
— Убедился? — торжествующе улыбнулась Рене. — Вот и куда мы без мужиков? Да они же без нас пропадут!
— Точно! — согласилась с ней Лора. — Нужно за это выпить!
После этого они миссис Кинкейд принялась нахваливать своего супруга — какой он заботливый, непредсказуемый, как интересно с ним жить... А я ошеломлённо разглядывал стены и думал о том, что, несмотря на длительное пребывание на Земле и близкие отношения с представителем этой расы, для меня до сих пор остаётся загадкой человеческая логика — что мужская, что женская... И, наверное, некоторые мои слова и поступки в свою очередь повергают в недоумение землян. Тем не менее, это не мешает мне любить Рональда. И ради нашей любви я продолжаю предпринимать попытки хоть немного понять людей, не боясь показаться смешным. Тем более, сами они любят повторять, что смех продлевает жизнь...