Лепесток алый
Наверное, мне никогда не суждено будет его понять. Да и времени на понимание у нас уже не осталось, хотя Да'ан, кажется, убеждён в обратном. Несколько минут мы сидели молча. Я тайком любовался совершенным силуэтом тейлонца и тонкими чертами его лица. Природа наделила это существо губительной красотой — той, которой красивы ядовитые растения и самые опасные хищники. Той, о которой никогда не подумаешь, что она может таить в себе смерть. Как это ни парадоксально, мне было его жаль больше, чем самого себя, хоть он и разрушил мою жизнь, да и не только мою.
Я знал, что его внешность искусственна, и она — лишь пленительная иллюзия. Но когда ощутил под пальцами мягкость ткани его одежды и шелковистую гладкость кожи, меня бросило в жар. Я заглянул в лицо Да'ана, на котором светящейся паутинкой проступили энерголинии, и увидел на губах тейлонца слабую улыбку. Но это была улыбка победителя. Выбор у меня был невелик — держаться до последнего или сдаться…
Первым нарушил молчание Да'ан.
— Они уже здесь, — невозмутимо промолвил он, и жар внутри меня сменился холодом. Он замолчал, выжидающе глядя на меня в ожидании ответного хода. И в этот момент я вдруг со всей остротой ощутил близости смерти. Она не испугала меня — напротив, придала какой-то злой решимости.
— Вы хотели откровенного разговора? Вы его получите, Да'ан. Я люблю вас…
В просторном полутёмном помещении воцарилась тишина — такая, что я услышал шелест собственного дыхания.
— Я знаю, — произнёс он, не меняя интонации.
— Не может этого быть! — воскликнул я. — Откуда вы можете это знать?
— Ваши чувства были написаны на вашем лице, Рональд Сандовал. Впрочем, как и мои. Но вы предпочитали не замечать того, что могло бы выбить вас из колеи — в этом мы с вами похожи.
— Ваши… чувства? Нет, это невозможно! А как же… Уильям Бун? — мне пришлось собрать все силы, чтобы выговорить это имя.
— Уильям Бун был моим близким другом… — с грустью произнёс Да'ан, и глаза его посветлели. — Он пытался меня понять, а это весьма ценно. В наших отношениях присутствовала определённая доля нежности и заботы. Но между нами никогда не было того, что вы, люди, называете любовью.
— Да'ан, но вы… Вы не можете меня любить! — почти закричал я. — Не можете!..
— Не нужно кричать — я прекрасно вас слышу, — мягко прервал меня тейлонец, делая едва уловимое движение рукой. — Почему вы так уверены в том, что это невозможно?
В этот миг наши взгляды встретились, и в бездонных голубых глазах я прочитал то, о чём мечтал всю жизнь. Мною овладело отчаяние, ведь я узнал об этом лишь перед лицом смерти. Но это несправедливо! Я не хочу умирать… И он тоже должен жить!
— Да'ан, я… — к горлу подступил влажный ком, не позволяя вымолвить ни слова.
— Молчите, — он легонько коснулся моей руки своими прохладными пальцами. — Простите меня, Рональд Сандовал. И… прощайте.
— Почему — прощайте? Вы же сами сказали, помощь уже идёт, — я цеплялся за призрачную надежду, которую мне давали оброненные Да'аном слова.
— Но и джаридианцы уже почти у цели. Если они захватят нас в плен, меня подвергнут пытке, которую я не выдержу. Поэтому правила, установленные Сообществом, предписывают мне перейти на другой уровень.
— Нет! — уже почти не владея собой, я схватил его за плечи, прижимая к себе, и тейлонец меня не оттолкнул. Я почувствовал, что на глазах у меня выступили слёзы, и едва сдерживал их. — О какой пытке вы говорите? Ведь у представителей вашей расы высокий болевой порог…
— Джаридианцы знают, как причинить нам боль и сделать её невыносимой, — покачал головой Да'ан. — Мне очень жаль, Рональд, но нам придётся проститься. Всё могло бы быть иначе, но, видно, не судьба…
— Я не могу тебя отпустить, слышишь? — мой голос снова сорвался на крик. — Не могу… У меня есть скрилл. Я буду защищать тебя. Они не смогут взять тебя в плен!
— Защищать ценой своей жизни, Рональд? Я не нуждаюсь в такой защите. Зачем мне оставаться в живых, если ты умрёшь? — во взгляде Да'ана я прочёл отчаянную решимость. Этому удивительному созданию, на вид такому хрупкому и изнеженному, в иные моменты была свойственна на грани безумия, перед которой я невольно пасовал.
Повинуясь внутреннему порыву, я сжал его в своих объятьях. Маленькая ладонь коснулась моей груди, но Да'ан не оттолкнул меня.
— Не торопись на другой уровень, прошу, — взмолился я. — Обещай мне, что будешь держаться до последнего. Не может быть, чтобы ничего нельзя было придумать…
— Прости меня ещё раз… Это по моей вине мы оказались здесь…
— Нет, это ты меня прости — я сам вынудил тебя так действовать. Боже, какими дураками мы были…
— Согласен, получилось глупо… — он прикрыл глаза, словно от сильной боли. Я коснулся виска тейлонца, склоняя его голову себе на плечо. В иных обстоятельствах я бы никогда не решился на подобное, но близость смерти стёрла все условности, и мы предстали друг перед другом в беспощадной душевной наготе. Так в холодном космосе, под сенью кроваво-красной планеты встретились два одиночества…

Лепесток алый
Он будет жить! Господи, всего каких-нибудь пару часов назад я жаждал его смерти, а сейчас радуюсь тому, что он жив. Да'ан прошествовал к шаттлу, держа свою голову высоко поднятой. Похоже, царственная осанка — один из признаков тейлонской расы, но Североамериканский Сподвижник в этом отношении превзошёл всех своих собратьев. Военный Министр посмотрел на него, как на безумца. Но я знал, в чём причина «иррационального», как выражаются сами тейлонцы, поведения Да'ана.
В шаттле мы вновь оказались рядом. Эта близость одновременно волновала и пугала меня. А ещё больше тревожило мучительное ощущение неизвестности. Но было одно обстоятельство, которое отвлекало меня от мрачных раздумий о собственной участи, которая могла быть весьма печальной. Украдкой я любовался тонким профилем тейлонца, выглядевшего задумчивым.
— Я сделаю всё, чтобы ты не пострадал, — почти беззвучно прошептал он, и его взгляд обещал защиту.
— Да'ан, обещай, что не поставишь свою жизнь под угрозу, — попросил я.
— Не более чем обычно, — улыбнулся одними глазами этот неподражаемый Сподвижник.
— Прекрати торговаться! — я посмотрел на него даже с некоторым раздражением, но вновь натолкнулся на обезоруживающий взгляд кристальной чистоты.
Я почувствовал, что теряю рассудок, более того — самого себя, растворяясь в этих бездонных глазах. Один журналист написал о глазах Североамериканского Сподвижника, что они «цвета весеннего неба». Я давно уже не смотрел в весеннее небо. Мне вообще не надо никакого неба — только бы у меня была возможность просто смотреть в эти глаза…
Наш шаттл стремительно приближался к Носителю. «Он — чужой», — твердил себе я, пытаясь сохранить остатки разума, но при этом кривил душой, поскольку в действительности не имел ни малейшего желания избавиться от сладостного наваждения.
— На Земле сейчас, наверное, рассвет… — мечтательно произнёс Да'ан. Боже правый, нам только что чудом удалось избежать смерти, а у него на уме красоты земной природы!
— Ты счастливее меня — за последнее время я успел позабыть, что в природе существуют рассветы…
— Уже заря румянила восток, а свет звезды, что немила Юноне, ещё сиял на бледном небосклоне над полюсом, прекрасен и далек; уже старушка вздула огонёк и села прясть, согрев над ним ладони, и, помня о неписаном законе, любовники прощались — вышел срок. Когда моя надежда, увядая, не прежнею пришла ко мне дорогой, размытой болью и закрытой сном, и как бы молвила, едва живая: «Не падай духом, не смотри с тревогой. Твой взор еще увидит жизнь в моём», — негромко продекламировал он. В его устах это стихотворение прозвучало на редкость мелодично и нежно. Но в голосе Да'ана мне почудилась лёгкая грусть — словно он знал больше, чем я, о том, что ждёт нас впереди.
— Откуда это? — поинтересовался я.
— Ваш земной поэт, Франческо Петрарка. Его сонеты проникновенны и весьма… чувственны, — тейлонец слегка запнулся на последнем слове и смущённо опустил глаза.
— Красиво…
— Во Вселенной существует много красивых вещей… — прикрыл глаза Да'ан, погружаясь в свои мысли. — Только вы, люди, почему-то иногда стараетесь их не замечать. По большому счёту, от нас самих зависит, есть ли в нашей жизни красота.
И здесь я с ним согласился. А ведь именно он, вероятно, не подозревая сам, отчасти был причиной того, что я перестал замечать красоту окружающего мира — для меня она была сосредоточена в одном существе. Я уже решил для себя, что не позволю Да'ану рисковать собой, выгораживая меня. Возможно, этот тейлонец являлся великим преступником — мне известны некоторые страницы его биографии. Но ему были присущи и благородство, и чуткость, и умение сострадать, что составляло интригующий контраст с неуловимым «обаянием зла», которое исходило от него.
Я поймал себя на мысли, что не полюбил бы Да'ана с такой немыслимой силой, будь он сущим ангелом во плоти. Нет, мне нужен был именно мой нежный инквизитор — тот, от кого даже пытку хотелось принять как высшую награду. После того, как я открыл ему свою тайну, стало ясно, что мне больше не вырваться из этого волнующего рабства. Да я и не стремился — мне не нужна была свобода от того, кого я люблю. Тем более, после того, как я узнал, что это чувство взаимно.
Я до сих пор не могу поверить в то, что прекрасное и загадочное существо ответило на мою любовь. Но понимаю, что моё счастье всегда будет иметь горьковатый привкус. Впрочем, какое это имеет значение? Пускай мне никогда не суждено будет даже поцеловать его — я готов был пожертвовать и большим, вплоть до собственной жизни, только бы оставаться рядом с Да'аном, хоть знал, что эта близость может быть смертельно опасной. Когда мы выходили из шаттла, тейлонец напомнил мне грациозную кошку, которая слегка выпустила из подушечек мягких лап свои острые коготки и едва заметно подёргивает хвостом, готовясь к прыжку. И я молил Бога о том, чтобы он не промахнулся — не ради себя, а ради него самого…

Лепесток алый
Да'ан шёл впереди меня — невозмутимый, гордый, даже слегка надменный, и напоминал в этот момент древнеримского патриция, направляющегося в Сенат. На неподвижном лице тейлонца — холодном лице мраморной статуи — излучали жизнь только глаза. И они дарили мне тепло. Я испытывал страх — чувство, которое прежде мне удавалось загнать в глубины моего сознания. Но сейчас дело обстояло иначе, поскольку боялся я не за себя. Тейлонец не выглядел беззащитным — напротив, весь его облик излучал спокойную уверенность. Ту, которой не было у меня. Я не мог не любоваться плавностью его походки, тонкими пальцами, которые скользили в воздухе — вероятно, в такт мыслям Да'ана. О чём он думал в этот момент, мне было неведомо. Но выглядел мой тейлонский любимый полностью отрешившимся от внешнего мира и погружённым в себя.
Когда Т'тан сказал мне, в чём подозревают Да'ана, мною овладело отчаяние. В ту минуту я готов был умереть, только бы спасти Североамериканского Сподвижника, ведь Сообщество не церемонится с теми, кого признаёт виновными в предательстве или представляющими опасность. Я вдруг осознал, что без этого существа, такого прекрасного и далёкого, моя жизнь будет лишена всякого смысла. Да'ан предстал перед Синодом, не проявляя признаков тревоги — лишь тень усталости на мгновение проскользнула во взгляде. Почему-то мне показалось, что так должны выглядеть тейлонские воины перед боем. Я не мог заставить себя оторвать взгляд от его хрупкого силуэта. Мягкий свет скользил по бледной коже, лаская едва заметные голубоватые прожилки.
Когда Зо'ор назвал Да'ана предателем, он выдержал взгляд своего ребёнка, полный ненависти, хотя внутри меня эхом отозвалась его боль. Тейлонец прикрыл веки, словно собираясь с силами, а когда заговорил, у меня похолодело внутри. Почему он меня выгораживает? Он не должен этого делать. Да'ан, сейчас же прекрати — ради того, что для тебя свято! Я мысленно взывал к нему в надежде, что он меня услышит. Но он, кажется, не собирался бороться за свою жизнь. Или, наоборот, пытался сохранить её нам обоим? Я пребывал в растерянности и решил, не имея чёткого плана, действовать наобум. Мне нечасто доводилось обращаться к Богу, особенно, в последнее время, но сейчас я молился, чтобы не навредить Да'ану. Моё сердце обливалось кровью, когда я слышал, как он делает всё, чтобы навлечь на себя гнев своих собратьев. И я заговорил...
Почему-то принято считать, что у тейлонцев нет чувства юмора. Однако когда Да'ан с бесстрастным видом рассказывал, что хотел дать мне возможность полюбоваться Юпитером, я едва сдержал смех. Я воспринял эту фразу как шутку — адресованную мне, поскольку остальные участники заседания восприняли заявление Североамериканского Сподвижника абсолютно серьёзно. Меня тронул этот своеобразный знак внимания к моей персоне. Я почувствовал, как в груди разливается щемящее тепло. Мне с трудом удалось подавить в себе желание взять тонкую руку Да'ана и сжать её в своей. Даже на фоне своих утончённых собратьев этот тейлонец выглядел преисполненным изящества и достоинства. Он так искусно вёл свою рискованную игру, что вызвал бы искреннее восхищение даже у злейшего врага.
Когда над залом заседаний Синода повисла тягостная тишина, я вдруг ощутил смертельную усталость. Напряжение достигло высшего предела, на какое-то время словно оглушив и ослепив меня. Из этого странного состояния меня вывел тихий голос Да'ана.
— Агент Сандовал, сопроводите меня в мои покои.
Я вышел из зала на ватных ногах, видя перед собой только идеально ровную спину Сподвижника и его довольно широкие, но изящно очерченные плечи. Мой взгляд скользнул ниже, к пленительным изгибам стройного тела, и я одёрнул себя, устыдившись. Да'ан со своей холодной красотой выглядел недосягаемым и вызывал чистые чувства — не вожделение, а благоговение. В моей памяти всплыло ощущение, которое я испытал, когда обнял тейлонца. Оно навсегда останется со мной, но сомневаюсь, что мне будет суждено ещё раз пережить нечто подобное...
— Да'ан, вам больше не грозит опасность? — поинтересовался я, обретя наконец-то дар речи.
— И вам тоже, — по его губам скользнула та неуловимая улыбка, которая делала меня слабым, и я не мог противостоять её притягательной силе.
— Что же теперь будет? — мой вопрос, пожалуй, прозвучал слишком быстро и слишком громко, но ничего уже нельзя было исправить. Взгляд Да'ана, устремлённый на меня, излучал такую печаль, что сердце моё болезненно сжалось.
— Ничего, — почти беззвучно ответил он, отворачиваясь.
— Но... как же так? Мы... не можем делать вид, будто ничего не было...
— В этом нет необходимости, — грациозно повёл головой тейлонец. — Пусть это останется в нашей жизни приятными воспоминаниями.
— Почему, Да'ан? — в отчаянии воскликнул я.
— Потому, что воспоминания — привилегия живых, а я хочу, чтобы вы жили. Спасибо вам, Рональд Сандовал. За всё. Вы можете быть свободны.
Он намеренно выделил это «всё». Я смотрел ему вслед, будучи не в силах даже двинуться с места. Моя неземная мечта, едва коснувшись моих рук, вновь от меня ускользала. Быть может, это было правильно — кто сказал, что мечты непременно должны сбываться?